Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

соглашения. И вдруг «Вайцзеккер, заметив, что он вообще настроен оптимистически, неожиданно добавил, что случайно сейчас в своем кабинете находится Риббентроп, который желал бы меня видеть». Министр иностранных дел Германии радушно встретил советского дипломата и заявил, что благополучное завершение торговых переговоров может послужить началом политического сближения. Идеологические противоречия, конечно, останутся, но «что касается остальных вопросов, стоящих перед нами, то никаких серьезных противоречий между нашими странами нет. По всем проблемам, имеющим отношение к территории от Черного до Балтийского морей, мы могли бы без труда договориться»[515]. Эту мысль министр повторил в разных вариантах несколько раз.

Риббентроп не скрывал, что предложенный им раздел сфер влияния связан с перспективой войны в Европе. «Не будет такой войны, которую проиграл бы Адольф Гитлер», «Данциг будет наш», «Мы не относимся серьезно к военным силам Польши» и за неделю – десять дней «мы сможем начисто выбрить Польшу». Нарисовав победные перспективы, Риббентроп сменил тон на миротворческий: «Но мы надеемся, что в этом не будет необходимости»[516]. Однако из доклада Астахова Молотову стало ясно, что сближение с СССР нужно Германии в преддверии нападения на Польшу.

Германский министр поставил перед советским представителем альтернативу: «Если Москва займет отрицательную позицию, мы будем знать, что происходит и как нам действовать. Если случится обратное, то от Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой». Риббентроп с гордостью писал: «Я сделал тонкий намек на возможность заключения с Россией соглашения о судьбе Польши». Астахов просил конкретизировать германские предложения, но Риббентроп хотел для начала знать, «желает ли советское правительство вести вообще какие-либо разговоры на эту тему»[517]. Риббентроп просил Астахова о крайней конфиденциальности этой беседы.

К Молотову 3 августа пришел Шуленбург и подтвердил серьезность намерений Берлина: «В этой беседе Астахов спросил Шнурре, предполагают ли более авторитетные лица из германского правительства подтвердить все сказанное Шнурре. Шуленбург имеет поручение германского правительства подтвердить высказанное Шнурре»[518]. Это был хитрый ход: Молотов теперь знает, что все серьезно, но не может заявить публично о германской инициативе в пропагандистских целях – ведь никаких письменных подтверждений у него на руках нет.

Теперь Молотов понимал, что Гитлер и Риббентроп крайне заинтересованы в договоренности о нейтралитете в ближайшее время, срочно. Значит, можно диктовать условия. Несмотря на выгодность такой дипломатической позиции, Сталин и Молотов в это время по-прежнему предпочитали договориться с Великобританией и Францией, продолжая переговоры с ними о военном союзе.

Молотов 7 августа указал Астахову: «Считаем неподходящим при подписании торгового соглашения предложение о секретном протоколе»[519]. На следующий день тот ответил: «По всем признакам подписание торгово-кредитного соглашения не за горами (если, конечно, не произойдет каких-нибудь сюрпризов, на которые немцы такие мастера). Поэтому я позволю себе сделать кое-какие предположения насчет тех объектов возможных политических разговоров, которые имеют в виду немцы»[520]. После подписания экономического договора немцы хотели бы «освежения» рапалльского договора или заключения нового. Немцы готовы были бы объявить свою незаинтересованность к судьбе Эстонии, Латвии, Бессарабии, восточной части польского государства и отмежеваться от претензий на Украину. За это они желали бы иметь от советского руководства подтверждение в незаинтересованности в судьбе Данцига и западной части Польши[521]. Таким образом, германская инициатива, вылившаяся затем в договор 23 августа, была доведена до Молотова только 8 августа. Пока у них со Сталиным сохранялась свобода рук – британско-франко-советские переговоры еще не мешали начальной фазе советско-германского сближения.

Военные переговоры в Москве, которые, как казалось Молотову, могли бы вытянуть из замкнутого круга политические дискуссии, зашли в тупик из-за Польши. Вновь в центре внимания оказался чехословацкий опыт. В 1938 году СССР был готов оказать помощь жертве агрессии, но Красной армии путь через Польшу был закрыт. Тогда Польша фактически выступила на стороне Германии. Может быть, теперь все будет иначе? Нет, поляки твердо встали на защиту своих восточных границ. Польский главнокомандующий Э. Рыдз-Смиглы заявил: «Независимо от последствий, ни одного дюйма польской территории никогда не будет разрешено занять русским войскам»[522]. «Военное совещание вскоре провалилось из-за отказа Польши и Румынии пропустить русские войска, – с печалью вспоминает У. Черчилль. – Позиция Польши была такова: „С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими – нашу душу“»[523] (фраза маршала Рыдз-Смиглы).

Ситуация была крайне опасна для СССР. Следовала простая комбинация: Германия нападает на Польшу, наносит ей поражение. Великобритания, Франция и СССР объявляют войну Германии. После этого французы и англичане топчутся у германской оборонительной линии Зигфрида, а основные сражения развертываются на Восточном фронте. После всех комбинаций умиротворения такая стратегическая ловушка представлялась наиболее вероятной. Собственно, Польша через месяц как раз в нее и попала.

Еще 17 апреля Молотов поставил перед польским послом В. Гржибовским вопрос об участии СССР в британско-французских гарантиях. 11 мая Польша категорично ответила, что не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР.

На втором заседании переговоров о военном союзе 13 августа нарком обороны Ворошилов заявил: «наше (СССР) участие в войне возможно только на территории соседних с нами государств, в частности Польши и Румынии»[524]. Он предложил конкретный план прохода советских войск через польскую территорию по двум узким коридорам. Варианты ведения войны, изложенные начальником генерального штаба РККА Б. Шапошниковым, своей конкретностью особенно впечатлили Думенка, который, в отличие от британских коллег, разбирался в сухопутных операциях. Но поляков такой план не мог устроить: советские войска должны были занять спорную с Литвой территорию Виленского края и западную часть украинских земель. Уйдут ли они оттуда после войны?

Польский посол во Франции Ю. Лукасевич 16 августа сообщил в Варшаву, что французский министр иностранных дел Бонне проинформировал его о советском плане прохода войск через польскую территорию и посоветовал принять его. Министр иностранных дел Польши Ю. Бек был возмущен: «недопустимо, когда эти государства дискутируют о военном использовании территории другого суверенного государства»[525].

Борис Михайлович Шапошников. 1930-е. [Из открытых источников]

Столкнувшись с сопротивлением поляков, союзники предложили заключить конвенцию без их согласия (теперь припугнуть Гитлера было бы весьма актуально даже для Чемберлена), но тут уж отказался Ворошилов. Красная армия должна иметь право войти в Польшу в первый день войны, а не после разгрома польской армии.

К попыткам французов сдвинуть польскую позицию с мертвой точки встревоженные британцы присоединились 17 августа – после отказа Гитлера от переговоров с ними. Но поляки остались непоколебимы. Польский посол Лукасевич заявил