Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

Советское руководство требовало – экономические выгоды вперед. Немцы боялись делать решительные шаги. Гитлер, по словам статс-секретаря МИДа Э. фон Вайцзеккера, «опасался, что из Москвы под громкий смех последует отказ»[510]. Фюрер был раздосадован и 29 июня решил, что такая игра на советских условиях ему не нужна: «…мы в настоящее время не заинтересованы в возобновление экономических переговоров с Россией»[511].

Но столкнувшись с проблемами на франко-британском направлении, Молотов 18 июля дал команду возобновить консультации с немцами о заключении хозяйственного соглашения, о чем было публично заявлено через четыре дня. Это обеспокоило британцев и французов, и, чтобы не сорвать переговоры с СССР окончательно, они на следующий же день согласились на советское предложение одновременно вести переговоры по политическому соглашению и по военным вопросам. Молотов добился своего. Ведь разработка конкретного плана совместных военных действий против Германии была более важным вопросом, чем даже определение «косвенной агрессии». Если удастся согласовать план реального удара по Германии в случае ее нападения на Польшу, то ее вторжение в Прибалтику вряд ли состоится.

Для ведения военных переговоров партнеры направили в Москву военные делегации. Однако их состав также не впечатлил советскую сторону, которая выставила на переговоры наркома обороны Ворошилова. Французов представлял бригадный генерал Э. Думенк. Английскую делегацию возглавил адъютант короля и начальник военно-морской базы в Портсмуте адмирал Р. Дракс, человек весьма далекий от вопросов стратегии, и притом резко критически настроенный в отношении СССР. Маршал авиации Ч. Барнет должен был компенсировать некомпетентность Дракса, но он мало что понимал в сухопутных операциях. Британская делегация получила инструкцию продвигаться медленно, пропуская вперед политические переговоры, и давать как можно меньше информации. Думенку рекомендовали действовать по обстоятельствам в контакте с англичанами, но тоже больше слушать, чем сообщать.

Миссия союзников села на пароход (не самолетом же лететь!) 5 августа и прибыла в СССР 11-го. Куда торопиться…

Барнет признал: «Я понимаю, что политика правительства – это затягивание переговоров, насколько возможно, если не удастся подписать приемлемый договор». Американский автор У. Ширер недоумевает: «Трудно понять приверженность англичан политике затягивания переговоров в Москве»[512]. Мотивы, однако, очевидны. Было неясно, чьим союзником станет СССР. К тому же британское руководство еще не решило, с кем предпочтительнее вступать в союз самой Великобритании. В июле в Лондон на заседание Международного комитета по делам беженцев прибыл сотрудник Геринга Г. Вольтат. С ним начались консультации советника Чемберлена Г. Вильсона и министра внешней торговли Р. Хадсона. Речь шла не о беженцах. План Вильсона, изложенный им Вольтату 21 июля и германскому послу Дирксену 3 августа, предполагал заключение германо-британского пакта о ненападении, который поглощал бы систему гарантий, данную Великобританией странам Восточной Европы. Сферы интересов двух стран в Европе разграничивались так, что за Гитлером признавалась гегемония в Восточной и Юго-Восточной Европе. Предусматривались также соглашения об уровнях вооружений, урегулировании колониальных претензий Германии и предоставление ей крупного кредита.

Вильсон считал, что «соглашение должно быть заключено между Германией и Англией; в случае, если было бы сочтено желательным, можно было бы, конечно, привлечь к нему Италию и Францию». Мюнхенский состав, новые горизонты… Когда Вольтат поинтересовался, насколько эти идеи разделяет Чемберлен, Вильсон предложил немецкому гостю пройти в соседний кабинет и получить подтверждение у самого премьера. Не имея полномочий вести переговоры на столь высоком уровне, Вольтат отказался, но все услышанное передал в посольство и по начальству.

Гитлер в это время уже назначил сроки нападения на Польшу и готов был противостоять Франции и Великобритании на западе, пока вермахт на востоке быстро сокрушит Польшу. Фюрер считал, и британские зондажи убеждали его в том же, что склонные к «умиротворению» британские и французские лидеры вновь согласятся договориться с победоносной Германией. Но этот план было бы невозможно осуществить, если Польшу поддержит СССР. В этом случае война на востоке затянется, и у союзников не будет резона договариваться с Гитлером. Германия окажется в окружении. Фюрер этого допустить не мог.

Едва стало известно о готовности Молотова поговорить о расширении торговли, Шуленбург 22 июля получил указание прозондировать с ним улучшение политических отношений. В конце июля Шнурре поручили встретиться с советскими представителями и возобновить консультации на ту же тему. Шнурре пригласил пообедать Астахова (в связи с отъездом советского посла А. Мерекалова он стал поверенным в делах СССР в Германии). В неформальной обстановке ресторана Шнурре обрисовал этапы возможного сближения двух стран: возобновление экономического сотрудничества путем заключения кредитного и торгового договоров, затем улучшение политических отношений, включающее участие официальных лиц в культурных мероприятиях друг друга, затем заключение договора между двумя странами либо возвращение к договору о нейтралитете 1926 года, то есть к «рапалльским» временам. Такой план предполагал постепенное неторопливое сближение. Затем Шнурре сформулировал принцип, который затем будет повторять Риббентроп: «Во всем районе от Черного моря до Балтийского моря и Дальнего Востока нет, по моему мнению, неразрешимых внешнеполитических проблем между нашими странами». К тому же, развивал свою мысль Шнурре, «есть один общий элемент в идеологии Италии, Германии и Советского Союза: противостояние капиталистическим демократиям… Коммунизм в Германии искоренен… Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию». Согласившись с необходимостью улучшения отношений, Астахов уточнил, что из-за прежнего недоверия «ждать можно только постепенного изменения»[513].

Убеждая Молотова в выгодности этой ситуации, Астахов предлагал «втянуть немцев в далеко идущие переговоры», чтобы «сохранять козырь, которым можно было бы в случае необходимости воспользоваться». Сначала Молотов осторожничал, телеграфировав Астахову: «Ограничившись выслушиванием заявлений Шнурре и обещанием, что передадите их в Москву, вы поступили правильно». Но как соблазнительно было получить «козырь» в игре с Западом, а одновременно выторговать экономические выгоды у Германии! И Молотов, посовещавшись со Сталиным, отправил новую телеграмму Астахову: «Между СССР и Германией, конечно, при улучшении экономических отношений, могут улучшиться и политические отношения. В этом смысле Шнурре, вообще говоря, прав… Если теперь немцы искренне меняют вехи и действительно хотят улучшить политические отношения с СССР, то они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение… Дело зависит здесь целиком от немцев. Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно же, приветствовали бы»[514]. Руководители СССР не питали симпатий к нацизму, но готовы были относиться к Германии так же, как к своим ненадежным партнерам на Западе Европы.

Астахов встретился 2 августа уже со Шнурре и статс-секретарем МИДа Германии Э. фон Вайцзеккером. Разговор шел о перспективе торгового