Биология в фокусе. Естественные отделения университетов Российской империи (1830–1900) - Екатерина Юрьевна Жарова

Соратник Д. И. Ивановского ботаник М. С. Цвет, напротив, защитил докторскую в Варшавском университете, и это второй случай защиты докторской диссертации (первым был О. М. Паульсон). Однако ни один из докторантов не был преподавателем Варшавского университета (М. С. Цвет преподавал в Политехническом университете), что косвенно подтверждает гипотезу А. Ю. Баженовой о выборе более престижных научных центров для защиты профессорами самого университета.

Вероятно, этими же соображениями руководствовались докторанты, приезжавшие в Московский университет: К. С. Мережковский, А. А. Остроумов из Казани, Б. А. Сварчевский, В. К. Совинский из Киева, Д. К. Третьяков из Одессы (защита была назначена, но не состоялась), А. Н. Северцов из Юрьева. В Санкт-Петербургском университете защитили докторские диссертации Э. К. Мейер из Казани, А. А. Сапегин из Одессы, К. К. Сент-Илер из Юрьева. В некоторых случаях выбор университета был явно обусловлен тем, что докторанты там получали высшее образование. Так, в своей alma mater докторские диссертации защищали Э. К. Мейер, А. Н. Северцов, К. К. Сент-Илер.

Иногда докторанты выбирали те университеты, в которых работали раньше и, соответственно, были знакомы с их «внутренней кухней»: работавшие в Юрьеве ботаники Н. А. Буш, А. В. Фомин – первый, будучи приват-доцентом Санкт-Петербургского университета, второй – главным ботаником Тифлисского ботанического сада – защитили свои докторские работы в Юрьевском университете.

Докторанты ехали не только в столичные университеты, но и «перемещались» между провинциальными университетами для защиты. Выше уже упоминался Д. И. Ивановский, который отправился в Киев. Отметим, что Университет святого Владимира, в отличие от других русских университетов (не считая Юрьевского и Варшавского), значительно увеличил долю защит в конце XIX – начале XX в. по сравнению с предыдущим периодом. В Киеве свои докторские работы защищали зоолог Харьковского университета Н. Ф. Белоусов, ботаник Казанского университета В. А. Ротерт, ботаник Харьковского университета В. К. Залесский. Как и Д. И. Ивановского, других ботаников в Киев привело наличие сильной школы морфологов растений, возглавляемой С. Г. Навашиным, которому, кстати, в свое время пришлось защищать докторскую диссертацию в Новороссийском университете. А в то время, когда Н. Ф. Белоусов защищал свою докторскую диссертацию, в Киеве работали А. Н. Северцов и А. А. Коротнев – ученые в области сравнительной анатомии.

Иногда докторанты сталкивались с проблемами при защите диссертаций в своих университетах. Так было с докторской диссертацией М. И. Голенкина, ученика И. Н. Горожанкина, которого тот видел своим преемником на кафедре. При голосовании в Совете физико-математического факультета о допущении диссертации к защите несколько профессоров высказалось против, в том числе К. А. Тимирязев, который считал, что она не удовлетворяет диссертации на степень доктора. «Во что превратится, не говорю наука, – науки подобные произведения не касаются, – но во что превратится университетское преподавание, если подобные произведения будут официально признаваться за науку, а их авторы этим открывать себе путь на университетские кафедры», – возмущался он[684]. Несмотря на это, М. И. Голенкин все же защитил докторскую диссертацию, а после смерти И. Н. Горожанкина занял и место профессора. При этом профессора, голосовавшие за избрание М. И. Голенкина, в качестве основного аргумента называли желание покойного профессора. Кстати, для решения конфликта с избранием М. И. Голенкина профессор М. А. Мензбир обращался за мнением к профессорам в Петербург. Академик А. С. Фаминцын ответил, что обличающая статья К. А. Тимирязева[685] о диссертации М. И. Голенкина вовсе не является достаточной для отказа М. И. Голенкину в месте. Другой академик И. П. Бородин писал, что М. И. Голенкин прошел замечательную школу, трудолюбив, и добавил, что «есть полное основание полагать, что он будет хорошим профессором. Лекторские способности его, правда, мне неизвестны, но при современном кризисе лекционной системы они имеют лишь второстепенное значение»[686].

К сожалению, ситуация с первостепенным (и не всегда объективным) желанием профессора оставить после себя конкретного преемника не была уникальной. Б. Е. Райков, характеризуя профессора ботаники Петербургского университета Х. Я. Гоби как хорошего ученого и выдающегося знатока водорослей, считал, что «от преподавания его надо было держать как можно дальше. Андрей Николаевич Бекетов, который в свое время вывел Гоби в люди, оказал этим русской ботанике плохую услугу, даром, что сам был выдающимся профессором и талантливым лектором. Дочь Бекетова, Софья Андреевна, с которой я впоследствии хорошо познакомился, рассказывала мне, что Гоби пролез к ее отцу прямым угодничеством и низкопоклонством, на что старик был, к сожалению, немного падок»[687]. Сам Б. Е. Райков вспоминал, что «пытался посещать его лекции систематически, но постоянно ловил себя на том, что теряю нить и засыпаю – не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова. Однажды, сев в полутемном углу между большими гербарными шкафами, я заснул так крепко, что проснулся только тогда, когда лекция кончилась и аудитория задвигала стульями»[688].

В Московском университете большое влияние имел зоолог А. П. Богданов, «у которого были большие связи в Министерстве просвещения»[689], в связи с чем многие его ученики заняли профессорские кафедры в разных университетах Российской империи (Н. Ю. Зограф, А. А. Тихомиров в Москве, П. И. Митрофанов в Варшаве, Н. В. Насонов в Варшаве, затем в Киеве, В. М. Шимкевич в Петербурге). А. П. Богданов помогал своим ученикам по службе, но в то же время мог лишить возможности построения карьеры, как это было с другим его учеником – В. А. Вагнером, так и не получившим профессорского места ни в одном из университетов (он работал в частных учебных заведениях – Психоневрологическом институте, Женском медицинском институте).

О конфликте А. П. Богданова и В. А. Вагнера рассказывал Б. Е. Райков, который был знаком с последним. Причиной послужило то, что В. А. Вагнер, «будучи философствующим моралистом, стал критиковать некоторые мероприятия Богданова, считая их неправильными с принципиальной точки зрения. Последний старался убедить его в необходимости идти в известных случаях на компромиссы ради успеха общественных начинаний, но Вагнер не сдавался. Я видел у Вагнера фотографический портрет Богданова с такой надписью: „Будет Вам сердиться, приходите завтра обедать“. Дело кончилось полным разрывом, после чего двери всех учреждений в Москве, где Вагнер мог бы заниматься по предмету своей специальности, оказались для него закрытыми, и ему пришлось на время ограничиться преподаванием в средней школе, а свои опыты и наблюдения по сравнительной психологии животных ставить на дому, без лаборатории»[690]. Окончательно разругавшись со своим учителем, Вагнер принял участие в