Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

Комсток (1844–1915), секретарь Нью-Йоркского общества по борьбе с пороком, стремился запретить продажу книг, которые считал непристойными] или Т. С. Элиотерса – то есть то, что мы должны ненавидеть, ужасную загадку и загадку Америки, это то, что заставляет людей жечь пшеницу в прериях, в то время как люди голодают, и не имеют хлеба в Нью-Йорке; это то, что заставляет людей есть отбросы в аптеках и «Шоппах», когда страна тонет от самой великолепной еды в мире. Настоящий импульс Америки, богатый, красивый, просторный, юмористический, земной, полный радости – мы должны ненавидеть все, что отрицает это! Кстати, с движущимися картинками все в порядке – так же, как и с романами ценой в десять центов, они гораздо более правильные, чем «Арт-театр» и «Атлантический ежемесячник», я скажу вам почему, когда увижу вас.

Я люблю все хорошие моменты, которые у меня когда-либо были, а их у меня были тысячи: знаете, когда у меня были хорошие моменты – когда мы ходили в питейное заведение и выпивали несколько стаканов крепкого джина, а потом с голодом набрасывались на великолепные стейки: потом мы гуляли по всему Нью-Йорку или ездили на пароме на Статен-Айленд. Для меня это радость: вы немного старше и сдержаннее, но я думаю, что вы тоже хорошо провели время. В этом не было ничего ложного, мы ни о чем не лгали, наслаждаясь моментом. Я не знаю, что такое истина, но я знаю, что радость – это истина, и мы должны ненавидеть все, что ее отрицает, мы должны обрушить свою ненависть на небеса, если они ее отрицают, мы должны ненавидеть мрачное небо, вонючий воздух, удушливые туманы, которые заставляют этих бедных дьяволов плеваться и кашлять, так же как мы должны ненавидеть другие туманы, которые проникают в разум и дух человеческий. У меня отчаянный характер, отчаянный не для кого-нибудь, а для самого себя, но я чувствую, что стою на краю гибели жизни и славы; я могу погубить себя, но сейчас я много думаю об этом, я могу прийти к хорошей жизни: я религиозный и верующий человек, я все еще открываю свою религию и веру, но я знаю, что она верна и необходима, иногда в этих письмах я пытался рассказать вам немного об этом.

Не могли бы вы написать мне о том что думаете про квартиру, и если вы думаете, что это ее можно найти, не напишете ли вы мне в любом случае и не скажете ли «Приезжай», даже если в настоящее время ничего не найдено. Маленький человечек Ривз, издатель, пытался быть милым со мной здесь, но он еще более сумасшедший, чем я – он получил ранение на войне и у него бывают приступы безумия, он привез меня к себе в Суррей, когда я только приехал, и впал в безумные приступы ненависти к американцам, хотя они сделали для него все, Даблдей владеет Хайнеманном, а старик Д. [издатель Фрэнк Нельсон Даблдей (1862–1934)] боготворит Ривза – это несправедливо! Кроме того, он предложил мне заняться любовью с его женой, пришел пьяный и читал мне отрывки из Библии о прелюбодеянии с женой – это проклятая ложь, и он это знает, но хочет в нее верить, чтобы насладиться болью. Я тоже ненавижу такие вещи в жизни. Его жена – милая, здоровая красивая девушка, которая любит его, но он обращался с ней ужасно и сказал мне как-то вечером, возвращаясь из Фолкстона (я встретил его на корабле, возвращавшемся из Парижа), что она теперь ушла от него. Я не удивляюсь! Сколько же в мире беспорядочной глупой жизни! Я верю, что с этим можно что-то сделать, и я попытаюсь!

Пишите мне поскорее, спасибо от всего сердца за то, что прислали Фреду деньги, и за все остальное. Синклер Льюис был замечательным и щедрым, но в то же время немного пугающим. Я должен быть самим собой и делать все возможное, это все, что мы я могу сделать. Удачи, здоровья, счастливого Нового года. Буду рад увидеть вас. Том Вулф.

Генри Т. Волкенингу

Гарант Траст Ко

Лондон

14 января 1931 года

Дорогой Генри!

Еще раз спасибо за твое письмо. Не могу передать, какая радость для меня твои письма, как любовно я читаю и перечитываю их. Знаю, что сам я в этом смысле – большой должник, но когда я беру в руки перо, я – как наш старый приятель лорд Теннисон, – надеюсь, чтобы сердце помогло выразить те мысли, что бродят во мне, но все напрасно: сам не знаю почему, я вдруг сделался страшно осторожным в своих письмах – даже тем трем-четырем друзьям, которым я хотел бы писать настоящие, хорошие письма…

Я быстро становлюсь великим авторитетом по вопросу Работы, потому что, мой мальчик, я кое-что наработал, а «покаяние сделает еще больше». Кстати, это могло бы стать неплохим названием практически любой книги, «Покаяние», ибо именно это необходимо, чтобы написать книгу. Но послушай меня опять, приятель, – я не просто трудился, а трудился с метафизической и душевной болью (зубной, головной и желудочной), а также с чем-то весьма похожим на абсцесс в левом легком, так что я теперь, наверное, смогу работать в практически любых условиях. Ты же внемли и делай, что я велю: купи книгу, автор которой некто Энтони Троллоп, [речь идет об «Автобиографии» Энтони Троллопа (1815–1882), в которой он признавался, что нередко писал ради денег] эсквайр. Там он, помимо прочего, поведал о девяносто семи других книгах. Называется она «Автобиография», книжка небольшая, и ты сможешь прочитать ее за один присест. Опубликована она была после его смерти и, похоже, сильно пошатнула его репутацию в глазах тех, кто считает, что книга создается одержимым маньяком за два с половиной часа вдохновенного бреда. Дружище Троллоп с большим юмором и не без цинизма описывает, как он работал, – он рассказывает, как ему удалось написать пятьдесят или шестьдесят романов, разъезжая по Англии и Ирландии по делам государственной службы, два раза в неделю отправляясь на охоту, принимая массу гостей, – словом, ведя активную общественную жизнь. Дружище Троллоп был человеком упорным, ни дня не проходило у него, чтоб он не садился за письменный стол, и писал ровно три часа – ни больше ни меньше. Он работал пять дней в неделю, писал 10000 слов, подсчитывал количество слов и страниц в романе, в нем должно было быть точно установленное число слов, – вовремя сдавал его в типографию и садился за следующий роман. Потом он научился выполнять