Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

действительно такие, понимаете», и так до рвоты. Я привел нескольких человек посмотреть на Маркса в ток-шоу, и мне пришлось слушать его два часа. Я так разозлился, потому что женщина рядом со мной все время говорила: «В лице Харпо есть что-то очень зловещее», а когда он начал играть на арфе, она сказала: «Ах, в нем есть что-то прекрасное, когда он делает что-то своими руками, что ему нравится, вы видите». Дорогие модерны, как вы увидите, сшиты из одной и той же ткани и по одному и тому же образцу во всем мире – без всякого сожаления они произносят банальности, с полной неоригинальностью они оригинальны, всякий раз, когда они говорят что-то новое, вы удивляетесь, где вы слышали это раньше, вы верите, что не слышали этого раньше, вы уверены, что слышали это всегда, вы устали от этого еще до того, как это было произнесено, от этого воняет ужасной усталостью, это как запах метро в часы пик, лучший ответ на это – знаменитое замечание Гроучо: «Даже если бы это было хорошо, мне бы это не понравилось», или, как вариант: «В следующем номере будет соло на пикколо, которое будет опущено». Я устал от этих изможденных ублюдков: они ненавидят жизнь, но не хотят умирать.

Я чертовски хорошо пообедал в «Симпсоне», обычно я здесь ем дома, съел огромную порцию вкуснейшего ростбифа, йоркширский пудинг, соус Кавендиш, сыр Стилтон, бисквиты и бутылку «Божоле». «Симпсон» – одно из лучших мест в Англии: в большинстве ресторанов еда невероятно скучна и плоха, а страдания и депрессия миллионов избитых людей постоянно просачиваются в унылую и ужасную погоду, все это превращается в мокрый унылый густой компост, которым ты дышишь, ешь и чувствуешь, но в «Симпсон» все равно есть радость! Ты все еще ходишь в «Люхов»? Это прекрасный ресторан, сообщает эксперт и профессор по еде – Вулф! Кроме того, я с удовольствием вспоминаю некоторые нью-йоркские «спикизи», в частности, один, в котором я побывал незадолго до приезда сюда: там была самая вкусная еда. В условиях всеобщей насмешки и презрения к запретам эти вещи и места не всегда получают должную оценку, но я считаю, что некоторые «спикизи» – очень замечательные места!

В прошлом году я посмотрел полдюжины стран, видел тридцать или сорок миллионов их жителей. Но нигде я не видел людей, которые ходили бы на руках, дышали жабрами или катились бы по тротуарам, как обручи. Сегодня я зашел в книжный магазин. Среди миллионов книг я не нашел ни одной, в которой нас учили бы стискивать зубы при боли, при тяжкой работе, где нам объясняли бы, как переходить улицу или ловить мгновения истины и покоя. Все это знание живет в каждом из нас… Литературное дело в Америке пришло в такое кошмарное состояние, что и писать-то порой возможно только между приступами тошноты. Если ты думаешь, я хватил через край, то могу назвать несколько имен… Я так скажу: водись с врачами, архитекторами, бухгалтерами, но только не с писателями. Это не злобный совет это деловой совет. Никто еще не написал об Америке – я имею в виду, о настоящей Америке. У нас, кажется, сейчас выходит десять-двенадцать тысяч книг в год, но еще никто не сочинил настоящей книги об Америке – и вряд ли ее напишет кто-нибудь из наших «писателей».

Ну, а теперь пора прощаться. Привет тебе и Нэт, примите самые нежные, теплые новогодние пожелания. Еще раз спасибо за твои прекрасные письма, за фруктовый пирог, а главное – за то, что помнишь обо мне и продолжаешь оставаться моим другом. Напиши, когда сможешь…

Максвеллу Перкинсу

Лондон

19 января 1931 года

Дорогой мистер Перкинс:

Вы просите меня написать вам, и я засыпаю вас длинными письмами. Но я старался не доставлять вам слишком много хлопот: если вы готовы взять на себя хлопоты со мной сейчас, вы можете помочь мне сделать то, что будет занимать меня всегда.

Я хочу, чтобы вы помогли мне сделать несколько простых вещей: я хочу вернуться в свою страну через месяц или около того так, чтобы никто, кроме вас, не знал об этом; я хочу найти тихое место, чтобы поселиться там, и жить и работать в почти полной изоляции по крайней мере три месяца; в течение этого времени я хотел бы видеться и разговаривать с вами, когда у вас будет на это время, и если есть несколько простых добрых и совершенно нелитературных людей, с которыми я мог бы познакомиться, я хотел бы познакомиться с ними. Как вы думаете, возможно ли это сделать? Для меня сейчас очень важно, чтобы это было так, и я смиренно и искренне прошу вас помочь мне, если это возможно. Изоляция и уединение, конечно, не должны быть трудностью, я добился их почти в совершенстве здесь, в Англии. Некоторые люди говорят, что в Америке это невозможно, пока есть хоть какая-то тряпочка репутации и скандала, которую могут погрызть проклятые, но я говорю, что можно, и я собираюсь это получить. Я хочу видеть одного-двух человек, потому что люблю людей и нуждаюсь в них, а это одиночество стало преследовать меня, я разговариваю сам с собой, и когда я сплю, мой разум продолжает функционировать с каким-то ужасным коматозным интеллектом. Я слышу странные звуки и шумы из моей юности и из Америки. Я слышу миллионы странных и тайных звуков Времени.

Однажды вы рассказали мне о члене вашей семьи, который был «немного странным», но теперь выкарабкался, в основном, я полагаю, благодаря уму и тонкости вашей матери в обращении с ним. Простите, что я упомянул об этом, но я упомянул об этом сейчас, потому что вы сказали мне, что никогда не пытались выяснить, что именно он сделал, потому что такое знание о человеке вас смущало. Но я думаю, что вы знаете о людях больше, иногда я говорил с вами о вещах, о которых знал, используя гипотетическую манеру речи.

Например: «Если бы такой-то человек поступил так-то и так-то, если бы такой-то человек сделал то-то и то-то» и так далее. Но, полагаю, вы знаете два очень древних анекдота о молодом человеке, страдавшем от одной из физических болезней любви и обратившемся по этому поводу к своему врачу:

«У меня есть друг», – начал он, «Хорошо, сынок», – сказал врач, «Вытащи своего друга из штанов, и мы посмотрим на него», или о другом, который хитро спросил своего врача, «Возможно ли человеку заразиться венерической болезнью в туалете», – «Да, это чертовски хорошее