Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

прекрасно помню бесчисленные проявления красоты, любви и нежности в этой женщине, в ней еще есть самая огромная красота и красота, и если она научилась ремеслу, хитрости и вероломству у этих бездушных крыс – это скорее повод для скорби и жалости, чем для ненависти. Но в этом, самом страстном и разрушительном событии моей жизни, меня не поглотят в конце ненависть и горечь, а в конце цинизм и равнодушие. Это то, что хотели бы видеть эти крысы, это вписывается во всю дрянь зловещего ван Вехтенизма и так далее. Молодой парень, приехавший в Нью-Йорк, влюбившийся в мирскую и опытную женщину, которого выставили дураком, а затем либо уничтоживший себя, либо ставший одним из шайки крыс, с нетерпением ожидающий восхитительного вступления очередного посетителя в салон пауков. Но со мной такого не случится, думаю, в первые годы этого романа ее друзей весьма забавляло зрелище 24-летнего парня, который носится как сумасшедший, снедаемый любовью и отчаянием, напивается и буянит из-за 40-летней женщины. Но я «нарушил правила игры, написав произведение, которое имело небольшой успех; тогда их забава превратилась в яд, они говорили, что я делаю женщину несчастной, как плохо я с ней обращаюсь и так далее. И теперь, похоже, они готовы пойти на любой грязный трюк, чтобы уничтожить мою работу в будущем, если моя следующая книга не будет иметь успеха, уверяю вас, они будут безмерно рады; тогда они скажут, что это потому, что я бросил ее.

Не считайте это просто подозрительностью и недоверием, в которых меня обвиняют. Я признаю, что я подозрителен и недоверчив, но, учитывая то, что я видел за последние пять или шесть лет, я считаю это чертовски здравым и твердым принципом жизни. Я не думаю, что когда-либо не доверял мужчине или женщине, которые заслуживали доверия, и если я жил почти в полном одиночестве последние восемь или десять месяцев, то только потому, что это был единственный известный мне способ справиться с этой проблемой. Человек, который заболел и выздоравливает, должен «залечь на дно», он не может играть в футбольной команде. В этом одиночестве сейчас моя сила и мой способ самоисцеления, они ненавидят меня за это, они не могут меня достать: сестра ядовито заметила, что держаться подальше от таких людей «неестественно», но я думаю, что держаться подальше от людей, которые вызывают у тебя рвоту, которые ненавидят жизнь и любят стерильность, очень естественно: конечно, если держаться подальше от парижских американцев и нью-йоркских вечеринок неестественно, я останусь таким до конца своих дней. Но это нечестная борьба. Эти люди говорят о справедливости, они богаты, хитры и могущественны, они сто против одного, а у меня нет ни денег, ни влияния. Я отдал этой женщине шесть лучших лет своей жизни – безумие, страсть, добро, зло – у нее было все. И теперь, когда я должен идти дальше и пользоваться тем небольшим успехом, которого добился, пытаться погубить меня – гнусная затея. Я был справедлив, единственная хвастливая вещь, которую я слышала от этой женщины, это то, что «в конце концов она всегда получала то, что хотела», ее сестра повторила это на днях. Я думаю, что это плохо для любого человека, это указывает на то, что людям не стоит доверять, если мягкостью, лаской, слезами, любыми средствами, она сознательно «добивается своего», то в конечном итоге это плохо и несчастно. Можно «добиться своего» с людьми, но нельзя «добиться своего» с жизнью – она должна состариться и умереть. И в этот раз она не справилась со мной! Я буду испытывать еще много ужасной боли из-за этого, но с этим покончено. Если я вернусь к ней сейчас, мне конец – это означает настоящую смерть, но я никогда не вернусь, и я думаю, она это знает. Остаются два пути: один – это глубокая и постоянная любовь и дружба, именно такие отношения я хотел бы иметь с ней, я думаю, что это возможно, и собираюсь попытаться добиться этого. Другой, который могут посоветовать ее друзья, – это яд: желание «вернуть», «показать», чтобы гнилые и злобные истории достигли моих ушей, завести новые любовные отношения, ранить меня низменным обманом и [донести] до меня все, что можно. А также писать лживые письма и телеграммы. Если это будет сделано, это будет мерзко, но я не стану от этого мерзким; я теперь один, если я буду храбрым и порядочным, буду верить и работать, все будет хорошо. Я не должен умереть. Но мне нужна помощь, такая помощь, какую человек может надеяться получить от друга, и я обращаюсь к вам за ней сейчас. Вы знаете, с какой теплотой и благодарностью я отношусь к издательству «Скрибнерс», но вы – единственный человек, к которому я могу обратиться. Мистер Дэрроу – хороший человек, но он называет меня «Том», когда получает заказ на книгу, и отрывисто кивает, когда его нет. Дэшилл не знает меня и не верит в мою работу.

Что касается Джека [Уиллока], то я испытываю к нему самые теплые и глубокие чувства: он добрый и чуткий человек, но он больше верит в мое поражение, чем в победу, он говорит, что ожидает, что моя следующая книга будет хорошей, но я думаю, что он скорее ожидает краха. Джек мне очень нравится, но я не могу отнестись к нему, я обращаюсь к вам, потому что чувствую в вас здоровье, здравомыслие и стойкость: постарайтесь помочь мне вырваться из этого одиночества и найти место в моей собственной стране, где я смогу поговорить с несколькими людьми. Боль и бесплодие не убивают меня, но от них меня тошнит, а я не могу работать, пока меня тошнит. Если это неистовый призыв, поймите, что он также настоящий и искренний. Я не могу рассказать вам ни десятой, ни сотой части этой истории, но, да поможет мне Бог, я сказал вам правду, я не могу передать вам ту ужасную боль и отчаяние, которые я испытал из-за этого.

Крысы скажут, что «так ему и надо», но, мистер Перкинс, я ничем не заслужил этого, я никого не подводил, и, в конце концов, я старался сделать для этой женщины все, что мог. Я не испытываю недоверия к людям, в глубине души я доверяю и верю в них, и к этой женщине у меня осталось доверие и вера даже сейчас, и я верю, что прекрасная ее часть в конце концов победит. Конечно, вы не можете неправильно понять то, что я написал в