Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

Вы не можете лгать своему доктору, и вы не должны говорить о своем враче, и в данный момент я прошу вас стать моим врачом. Я не прошу вас вылечить меня от моей болезни, потому что вы не можете этого сделать, я должен сделать это сам, но я очень убедительно прошу вас помочь мне сделать некоторые вещи, которые сделают мое излечение более легким и менее болезненным. В настоящее время я выздоравливаю, но, как вы знаете, в период выздоровления периодически случаются периоды обострения, когда все замирает – жизнелюбие, надежда, силы, – и тогда пациент должен бороться как черт с огнем. Что ж, я хороший мальчик и боролся как черт. Я не просто использую расширенную метафору об этом выздоровлении, я говорю буквально – болезнь духа гораздо страшнее болезней плоти, так и их излечение более болезненно и трудно. Я только что пережил двухдневный период рецидива, который сопровождался лихорадкой и приступами рвоты (на этот раз физическими). Этот рецидив был вызван визитом одной из тех бубонных крыс, которые живут за счет уничтожения других и в таком большом количестве водятся в Нью-Йорке.

Итак, вот, прямо и непосредственно, причина моих нынешних проблем, с которыми, как мне кажется, вы можете мне помочь: когда мне было двадцать четыре года, я встретил женщину, которой было почти сорок, и влюбился в нее. Я не могу рассказать вам длинную и запутанную историю моих отношений с этой женщиной – они длились пять лет, начались легко и радостно – сначала я был молодым парнем, который получил в любовницы элегантную и модную женщину, и я был рад этому; затем, сам не зная как, когда и почему, я отчаянно влюбился в эту женщину, мысли о ней стали занимать и властвовать над каждым мгновением моей жизни, я хотел владеть ею, обладать ею и пожирать ее; я стал безумно ревнив; я начал ужасно разрываться изнутри: и тогда всякая физическая любовь, желание, страсть совершенно прекратились, но я все еще любил эту женщину, я не мог вынести, чтобы она любила кого-нибудь другого или имела физические отношения с кем-нибудь другим, и мое безумие и ревность разъедали меня, как яд, как все ужасное бесплодие и бесплодность. Дважды я уезжал из Нью-Йорка за границу, пытаясь покончить с этим, но, вернувшись, снова возобновлял свою жизнь с этой женщиной. Я не могу много сказать о ней здесь, и я не говорю ни слова критики в ее адрес, эта женщина всегда клялась, что любит меня и никого другого, она всегда настаивала на своей верности, и, конечно, она должна была испытывать сильную страсть, потому что в течение многих лет она приходила каждый день, оставалась со мной, готовила для меня и делала много милых и прекрасных вещей.

Анатомия ревности – самая сложная и запутанная анатомия на земле: найти ее причины, исследовать ее истоки труднее и загадочнее, чем древним было исследовать истоки Нила. Люди обычно приписывают ей одну причину, но она происходит от ужасного и обескураживающего усложнения причин; в ней обычно присутствует чувство неполноценности, вызванное каким-то ужасным стыдом, недоверием и унижением прошлого; в ней также присутствует ужасное сомнение, возникающее в конфликте факта и идеальной веры, например, Дарвин илнаука разрушили древнее представление о Боге настолько, насколько это сделала жизнь современного города: нечеловеческие пейзажи, каменная архитектура, огромные полчища кишащих личинок – ползающих, лапающих, проклинающих, обманывающих, толкающих, предающих, умирающих или живущих, клянущихся или умоляющих! Например, зрелища в час пик в метро достаточно, чтобы разрушить все представления о личной судьбе человека, о его личном общении с Богом, о его личной значимости и спасении. Так и с другими идеальными убеждениями – в мужестве, чести, верности, и любви – в этом огромном пятне ползучей грязи, которым является жизнь города, в этом пятне, которое так ужасно и в то же время так прекрасно, мы видим бесконечные повторения похоти, жестокости и бесплодия, ненависти, поражения и тьмы, разложения и убийства! Мы видим, кроме того, ужасную химию плоти, миллионов фунтов и тонн плоти; мы видим, как плоть ежедневно успокаивается, или раздражается, или сходит с ума, или умиротворяется в миллионе различных моделей, и наша вера рушится: как может одно воспоминание жить здесь, где миллион воспоминаний проходят перед нами за секунду? Как можно беречь и помнить одно лицо из миллиона лиц? Как может одно горе, одна радость выстоять среди десяти миллионов горестей и радостей? Как, наконец, может сохраниться любовь здесь, где измена может быть совершена за 30 секунд? Как может жить вера там, где вера погибла миллион раз? Если мы поддадимся этому отчаянию, мы пропали – конец всему – тщета и смерть – в самом дешевом варианте, джин-вечеринки Ван Вехтена, [Карл Ван Вехтен (1880–1964) писал романы об утонченных ньюйоркцах, один из которых назывался «Вечеринка» (1930)] или Мадлен Бойдизм, который не зловещий, каким хочет быть, а лишь дешевый – как если бы «Ивнинг Пост» вдруг стала мерзкой; в худшем случае он, вероятно, приводит к смерти такого человека, как ваш друг, мистер Брукс. Вот в чем дело: я наконец-то уехал из Америки, более восьми месяцев назад. Я не хотел уезжать, но уступил тому, чего хотели для меня друзья и что, как мне казалось, было бы лучше. Я написал ей с корабля, но с тех пор не писал. В течение первых четырех месяцев женщина часто писала мне, а потом, как положено, перестала. Я не могу передать, какие страдания и муки причиняли мне эти письма и телеграммы – я получал письма, подписанные ее кровью, и телеграммы, в которых говорилось, что она собирается умереть. Наконец, около трех месяцев назад я получил телеграмму, в которой говорилось следующее:

«От тебя нет вестей. Жизнь невозможна. Отчаяние. Не могу больше так жить Готов ли ты принять последствия?» Несколько дней я думал, что сойду с ума. Но я не писал и не отправлял телеграммы. Каждый день я ходил за почтой в самом ужасном нервном состоянии, гадая, не увижу ли я телеграмму с ужасными новостями. Я не ждал никаких новостей и надеялся на какие-нибудь известия, но ничего не приходило, и это было почти хуже, чем когда-либо. Я представлял, что она умерла или покончила с собой, а ее убитые горем друзья и семья ничего мне не говорят. Я начал читать американские газеты в поисках новостей. Я покупал грязную