Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

или «первый великий завоеватель мира» (Good News Translation). Таким образом, идея чрезмерной гордыни, мощи и жажды завоеваний связана через метафорический образ предка-основателя со строительством городов и развитием технологий, а точнее – с основанием Вавилона.

История Вавилонской башни, по сути своей – это очередной рассказ о вечных и опасных соблазнах гордыни, предостережение против явной склонности человечества к высокомерию и ложным амбициям. Она предупреждает об искушении люциферианского интеллекта: о желании выйти за пределы, положенные человеку, самим определить добро и зло и достичь вершин, – желании, проявленном в частности у Евы, Адама и Каина, – и выбрать для этого не отождествление с Богом и не подчинение сокровенному, предопределенному и вечному моральному порядку, а иные пути. Строя башню «высотою до небес», инженеры и техники Вавилона и связанные с ними правители и государства стремились прославить не Бога, а себя. Одержимые гордыней, они претендовали на божественность и перешли границы, удерживавшие их на должном месте в пределах истинного космического и метафизического порядка. Все это отражает вечный союз тиранического духа с влечением к самовозвеличиванию – в сферах интеллекта и технологий. Обманутые своими иллюзиями, совершившие роковую ошибку в своей дерзости, ведомые лишь эгоизмом, строители катастрофически шаткой башни возжелали обрести власть над своей средой – психологической, социальной, природной, метафизической – и полностью подчинить ее.

Кстати, нелишним будет вспомнить, что Каин, пригласивший к себе дух Люцифера, прямо определен в Библии как первый, кто построил город (Быт 4:17), и как предок тех, кто создал различные технологические артефакты, в том числе шатры (Иавал), гусли и свирели (Иувал), а также орудия из меди и железа (Тувалкаин) (Быт 4:21–22). Таким образом, инженеры и, в частности, строители Вавилонской башни изображены как духовные потомки Каина: они гордятся своими творениями и господством над физическим миром, и их не волнуют ни духовная иерархия, ни божественно предписанные ограничения. Презрительное невнимание неизбежно рождает смятение и хаос, пример чему – смешение языков, повлекшее крушение башни. Смысл этой истории выходит за рамки ее традиционного и упрощенного понимания как примитивной теории о происхождении различных языков. Высокомерная вера в силу технологий и, если взглянуть глубже, в то, что технический интеллект может и должен властвовать даже над божеством, настолько искажает целостность психики и государства, что сами слова в таком государстве теряют свое значение, – значение, о котором можно говорить лишь тогда, когда оно является общим для всех; и более того, оно способно существовать только по отношению к универсальной точке отсчета.

С крахом порядка, на котором строится понимание, рушится все – и последствия катастрофы, словно каскад, уничтожают даже имплицитное единство, придающее обозначаемым явлениям их вразумительность и постижимость. Именно это происходит с нашим обществом, уже неспособным прийти к согласию в вопросе о значении самых фундаментальных референтов, и прежде всего – слов «мужчина» и «женщина». Стоит неверно определить направление – и мы утратим цель, которая объединяет нас, позволяет мирно и плодотворно конкурировать и сотрудничать и четко представлять себе, что делает другой. Слова полезны потому, что они встроены, словно матрешки, в смысловые рамки, единые для всех. Они, подобно инструментам, должны использоваться для одной и той же задачи; играть роль шахматных фигур в одной и той же игре (как справедливо заметил философ Людвиг Витгенштейн). Это не значит, что потенциальное вавилонское столпотворение, от которого никто не застрахован, указывает на патологию интеллекта и его стремлений как таковую. Это не идиотский призыв к бездумному реакционному луддизму. В своей подлинной и истинно смиренной форме интеллект, позволяющий овладеть техническим мастерством, может и должен быть блистательным отражением Логоса – способностью, которую по праву считают величайшим даром Создателя.

Но когда дух, наделенный таким интеллектом, выбирает извращенный, чудовищный путь, последствиями такой самонадеянности становится страшная тоталитарная катастрофа. Именно поэтому в традиции и, в частности, у Мильтона Люцифер – да, даже сам Сатана – считался наивысшим и одновременно самым заблудшим ангелом в небесной иерархии Бога («Средь Ангелов блистательней сиял, чем оная звезда средь прочих звезд»). Дух просвещения ценнее всех способностей, о каких только можно помыслить, когда он остается на своем месте – истинным светоносцем – но это худший из всех возможных владык, когда он пытается править безраздельно. Развитие цивилизации, интеллекта и технологий – одним словом, прогресс – не следует считать изначально греховным или злым. Он становится таковым лишь тогда, когда его считают высшим из путей – или, что еще хуже, когда те, кто предлагает по нему пойти, при этом ложно возвышают свой воспринимаемый статус. Так инженер или строитель, желая возвыситься и впечатлить, добивается поклонения себе как двигателю творческого прогресса, – а когда терпит неудачу, ищет мести как несправедливо отвергнутый (отголоски Каина). Это ничем не отличается от попытки свергнуть самого Бога – и вновь напоминает нам о главном человеческом грехе, приведшем к падению Адама. Еще более страшный грех, вызванный гордыней, непредставим.

В этой аномальной схеме «вавилонского пути», отражающей замысел и цель строителей башни, есть еще одна тайна – тонкая, неуловимая, заключенная лишь в поэтической форме и ускользающая от небрежного взгляда или поверхностного понимания. Постичь ее можно, вчитавшись в описания Вавилона и его жителей, как мужчин, так и женщин. Вполне уместно считать, что властью, основанной на технологиях, злоупотребляют мужчины, что мы и видим в истории о Вавилонской башне. Однако есть и женский аналог. Это неизбежно: разрушения на «мужской половине» непременно ухудшат или извратят положение на «женской», поскольку оба пола неотвратимо соединены в своем развитии, в отношениях, в моделях внимания и в действиях. Мог ли город, впустивший самый гадкий дух на самую вершину и возвысивший таинственную «мерзость запустения» (Дан 9:27; Дан 11:31; Дан 12:11; Мф 24:15), не превратиться в обитель падших женщин? Возможно ли допустить даже мысль о том, что он сумел бы закрыть ворота перед духом вырождения и устоять перед его соблазнами?

Подсказку в понимании того, как в Библии отражен упадок женственности в хаос, мы найдем, изучив общий, единый и контекстуальный мотив жизни в Вавилоне – обители разврата, где пребывает матриарх всех блудниц: «И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блуда ее. И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным» (Откр 17:4–5). В конце концов все, кто населяет великое, но ложное здание – и мужчины, и женщины – теряют способность к общению. Что происходит, когда патриархат вырождается, теряет единство, обесценивается и становится греховным? Свои высшие