Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

там бедному Лефорту: по сравнению с изысканным в манерах и беседе польским королем его любезный друг — просто неотесанный мужик. Петру были известны истории о бесчисленных любовных похождениях Августа. Ради него темпераментные испанки подставляли грудь под кинжалы своих мужей, томные венецианки прогоняли своих чичисбеев; очаровательные парижские вакханки забывали свет и на несколько дней уединялись в жарко натопленном будуаре, уставленном лавровыми и лимонными деревьями, чтобы насладить взор античными пропорциями воскресшего Геркулеса. Ходили упорные слухи о 354 внебрачных детях саксонского курфюрста.

Жизнерадостный и любознательный московский царь также пришелся ко двору. Петр умел повеселиться, Август умел повеселить. Правда, Петр не разделял страсти Августа к охоте (король слыл непревзойденным охотником: только в Саксонии его охотничьи трофеи насчитывали сто тысяч животных, в том числе две тысячи волков и медведей), зато оба чтили Марса и не давали спуску Бахусу. Трое суток они не расставались друг с другом ни днем, ни ночью, чередуя смотры саксонским войскам с умопомрачительными попойками, на которых главную роль играл сокрушительный литровый кубок Большого Орла. Разгоряченный вином, король демонстрировал свою силу: руками ломал подковы, свертывал в трубку серебряные тарелки и талеры. Однажды, когда он, решив подтвердить приобретенную в Испании славу искусного и ловкого тореро, одним ударом сабли снес голову буйволу, Петр не выдержал и велел подать сверток материи и кортик. Подбросив сверток в воздух, он молниеносным ударом рассек его пополам и потом с довольной улыбкой наблюдал за уязвленным королем, безуспешно пытавшимся проделать то же самое. Да, любезный брат Август, и мы не лыком шиты.

Оставшись наедине, они говорили о политике, делились своими неприятностями. Август жаловался на строптивость поляков, происки примаса, продолжавшего интриговать против него. .Сам черт дернул его добиваться польской короны! Он привык иметь дело с дисциплинированными немцами, а не с толпами голозадой шляхты, на каждом углу кричащей о своей вольности. Он клянется Богом — они видят в нем не государя, а врага, посягнувшего на их права и привилегии. А ведь он пожертвовал для них своей совестью и своим семейным счастьем: его жена, узнав о принятии им католичества, отказалась принять титул польской королевы и следовать за ним в Варшаву. В этой дьявольской стране анархии и хаоса он один, совершенно один и может полагаться только на своих верных саксонцев. Сейм требует от него выполнения обещания о возвращении Лифляндии Речи Посполитой и в то же время не дает ни одного солдата. Извольте с такими помощниками брать Ригу и воевать со Швецией!

Упоминание о северном соседе всегда вызывало у Августа улыбку, и он со смехом принимался рассказывать веселые истории о своем двоюродном брате короле Карле[33]. Забавный малый. Забил себе голову рыцарскими романами и древними преданиями о деяниях викингов. Бредит военными подвигами, а время убивает в мальчишеских проказах. Шведы знают: если ночью в стокгольмских домах дребезжат и валятся стекла — это потешается молодой король. Кто едет днем по улицам с шумом и гамом в одних рубашках? Молодой король со своей свитой. Кто охотится за зайцем в сеймовой зале? Молодой король. Саксонский резидент в Стокгольме сообщил, что недавно любезный братец вместе со своим зятем герцогом Голштинским залили кровью весь дворец: заспорили об искусстве владения саблей и целый день занимались тем, что без отдыха рубили головы баранам и телятам, приводимым в королевские комнаты, а головы выкидывали в окна, на улицу. В одно воскресенье три проповедника в трех стокгольмских церквях говорили проповедь на один библейский текст: «Горе стране, в которой царь юн!» А вот охотник этот юноша и вправду недурной. Говорят, из подражания викингам запретил употреблять на охоте огнестрельное оружие и выходит на медведя один, оглушая его ударом дубины. Кстати, он также неплохой наездник, но и тут не знает меры: однажды взобрался на такой крутой склон, что опрокинулся навзничь вместе с лошадью. В общем — сорвиголова, ветрогон и ничего более.

Так вот, о Риге. Можно ли ему, королю, оставленному своими подданными, рассчитывать в этом вопросе на помощь великодушного и верного друга, московского царя, однажды уже оказавшего ему дружескую услугу? Вознаграждением за небольшую совместную военную прогулку под стены Риги будет возвращение Москве Ижорских земель.

Петр крутил ус, прикидывал. Что ж, он с удовольствием забросит в Ригу сотню-другую бомб, чтобы проучить тамошних наглецов и вымогателей и напомнить этому старикашке Дальбергу о законах гостеприимства. Ижоры, конечно, будет маловато — ему нужны Нарва, Ревель, Дерпт, выход к морю (впрочем, это будем иметь про себя). Пока не заключен мир с турками, о письменном союзе говорить не приходится, но его брат король Август может во всем положиться на него: вот его слово, рука и сердце.

4 августа, обменявшись на прощание платием, шляпами и шпагами, они расстались закадычными друзьями.

Въехав в российские пределы, Петр снова погнал, не останавливаясь. Чтобы развлечься, в дороге читал книгу сербенина Юрия Крижанича «Политичные думы», купленную в Польше. Имя автора ему ни о чем не говорило, но книга захватила его с первых страниц. Неизвестный сербенин крепко верил в будущее России и всего славянства; несмотря на это, его наблюдения и размышления были горьки и подчас жестоки.

Мудрость, писал он, попеременно возделывается сменяющимися на лице земли народами, науки и искусства переходят от одних народов к другим: от египтян к грекам, от греков к римлянам, от римлян к нынешним европейцам. Россия — на ближайшей очереди. Никто не скажет, будто нам, славянам, каким-то небесным роком заказан путь к наукам. Более того, именно теперь и настало время нашему племени учиться: теперь на Руси Бог возвысил славянское царство, какого по силе и славе никогда еще не бывало среди нашего племени; а такие царства — обычные рассадники просвещения. Значит, и нам надобно учиться, чтобы под властью московского царя стереть с себя плесень застарелой дикости, надобно обучиться наукам, чтобы начать жить более пристойным общежитием и добиться более благополучного состояния. Но этому мешают две беды, две язвы, которыми страдает славянство: чужебесие — бешеное пристрастие ко всему чужеземному и, как следствие этого порока, чужевладство — иноземное иго, тяготеющее над славянами. Ни один народ под солнцем не был так изобижен и посрамлен от иноземцев, как мы, славяне, от немцев; затопило нас множество инородников; они нас дурачат, за нос водят, больше того — сидят на хребтах наших и ездят на нас, как на скотине, свиньями и псами нас обзывают, себя считают словно богами, а нас дураками. Что ни выжмут страшными налогами и притеснениями из