Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

слез, потов, невольных постов русского народа, все это пожирают иноземцы, купцы греческие, купцы и полковники немецкие, крымские разбойники. Все это от чужебесия: всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их и превозносим, а свое домашнее житье презираем.

А с другой стороны — как его не презирать? Если что и процветает в России пышным цветом, так это невежество — оттого-то никак не можем из бедности выбиться. Там, в Европе, разумы у народов хитры, сметливы, много книг о земледелии и других промыслах, есть гавани, процветает морская торговля, земледелие, ремесла. Россия же заперта со всех сторон либо неудобным морем, пустынями, либо дикими народами; в ней мало торговых городов, не производится ценных и необходимых изделий. Здесь ум у народа косен и туп, нет умения ни в торговле, ни в земледелии, ни в домашнем хозяйстве; люди сами ничего не выдумают, если им не покажут, ленивы, непромышленны, сами себе добра не хотят сделать, если их не приневолят к тому силой; книг нет никаких ни о земледелии, ни о других промыслах; купцы не учатся даже арифметике, и иноземцы во всякое время беспощадно их обманывают. В Боярской Думе бояре, брады свои уставя, на вопросы царя ничего не отвечают, ни в чем доброго совета дать не могут, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студерованные. Подобно им, и другие русские люди породою своею спесивы и непривычны ко всякому делу, понеже в государстве своем научения никакого доброго дела не имеют и не приемлют, кроме спесивства и бесстыдства и ненависти и неправды; для науки и обхождения с людьми в иные государства детей своих не посылают, страшась, что, узнав тамошних государств веры и обычаи и вольность благую, начнут свою веру бросать и приставать к иным и о возвращении к домам своим и к сородичам никакого попечения не будут иметь и мыслить. Истории, старины мы не знаем и никаких политичных разговоров вести не можем, за что нас иноземцы презирают. Та же умственная лень сказывается и в некрасивом покрое платья, и в наружном виде, и во всем быту: нечесаные головы и бороды делают русских мерзкими, смешными, какими-то лесовиками. Иноземцы осуждают нас за неопрятность: мы деньги прячем в рот, посуды не моем; мужик подает гостю полную братину и оба-два пальца в ней окунул. В иноземных газетах пишут: если русские купцы зайдут в лавку, после них целый час нельзя войти в нее от смрада. Жилища наши неудобные: окна низкие, в избах нет отдушин, люди слепнут от дыма. Всюду пьянство, взаимное людодерство, отсутствие бодрости, благородной гордости, одушевления, чувства личного и народного достоинства. На войне турки и татары хоть и побегут, но не дадут себя даром убивать, обороняются до последнего издыхания, а наши вояки ежели побегут, так уж бегут без оглядки — бей их, как мертвых. Великое наше лихо — неумеренность во власти: не умеем мы ни в чем меры держать, средним путем ходить, а все норовим по окраинам да пропастям блуждать. Правление у нас в одной стороне вконец распущено, своевольно, безнарядно, а в другой — чересчур твердо, строго и жестоко; во всем свете нет такого безнарядного и распущенного государства, как польское, и такого крутого правления, как в славном государстве русском. Даже у магометан русским есть чему поучиться: трезвости, справедливости, храбрости и стыдливости.

Так какое же место занимают русские среди других народов, задавал вопрос Крижанич и отвечал: наш народ — средний между людскими, культурными народами и восточными дикарями и, как таковой, должен стать посредником между теми и другими. Мы и Европа — два особых мира, две резко различные человеческие породы. Европейцы наружностью красивы и потому дерзки и горды, ибо красота рождает дерзость и гордость; мы ни то ни се, люди средние обличьем. Мы не красноречивы, не умеем изъясняться, а они речисты, смелы на язык, на речи бранные, колкие. Мы косны разумом и просты сердцем; они исполнены всяких хитростей. Мы не бережливы и мотоваты, приходу и расходу сметы не держим, добро свое зря разбрасываем; они скупы, алчны, день и ночь только и думают, как бы потуже набить свои мешки. Мы ленивы к работе и наукам; они промышленны, не проспят ни одного прибыльного часа. Мы — обыватели убогой земли; они — уроженцы богатых, роскошных стран и на заманчивые произведения своих земель ловят нас, как охотники зверей. Мы просто говорим и мыслим, просто и поступаем: поссоримся и помиримся; они скрытны, притворны, злопамятны, обидного слова до смерти не забудут, раз поссорившись, вовеки искренно не помирятся, а помирившись, всегда будут искать случая к отместке.

Но дано России одно спасительное средство, которое может в один час все исправить и к просвещению Россию повернуть, — самодержавие: царским повелением можно завести все полезное, а в иных землях это было бы невозможно. «Ты, царь, — с горящими глазами читал Петр, — держишь в руках чудотворный жезл Моисеев, которым можешь творить дивные чудеса в управлении: в твоих руках полное самодержавие».

Прав сербенин! Хотя и весьма досадителен, а прав. Ныне он и сам знает, что имет дело не с людьми, а с животными, которых надо переделать в людей. И он переделает их на свой лад! Благодарение Богу, жезл Моисеев еще крепок в его руках…

***

Петра в Москве не ждали и потому не встречали. Утром 26 августа по городу разнеслась весть, что накануне из-за границы вернулся царь и, не заезжая во дворец и не повидав жену с сыном, прямиком направился к своей Монсихе; вечерял у Лефорта, ночевать уехал в Преображенское.

Ближние бояре толпой повалили на поклон государю.

Петр почти не спал. По приезде он первым делом потребовал розыскные листы о стрелецком бунте и читал их всю ночь. В нем закипало возмущение против Ромодановского и Шеина, так скоро закончивших розыск и казнивших зачинщиков. А где в показаниях имя Софьи — она что, все это время Богу молилась? Да он в жизнь не поверит, что такое дело обошлось без участия милой сестрицы! С еле сдерживаемой злобой прочитал он стрелецкую челобитную со злыми выходками против Лефорта и немцев, которые бреют бороды. Не в Лефорта — в него метили воры. Ну что ж, он покажет им их бороды! И не им одним — что взять с темных дураков, если даже Ромодановский не хотел верить, что Головин в Вене явился на прием к