Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Боюсь, что моя соседка Лена, которая считала все это шарлатанством, не последовала моему примеру.

* * *

В первые дни мне казалось, что я умру тут с тоски. Но я ошибался: каждый день был рассчитан буквально по минутам. Процедуры были напичканы в моей больничной книжке друг за другом, как расписание поездов. Я сдавал анализы крови, потом другие анализы крови, занимался йогой и учился делать дыхательную гимнастику, ходил по коридорам в белом халате и шлепанцах, совершенно этим не смущаясь, «ментальный доктор» делал надо мной пассы руками (лечащему врачу я зачем-то пожаловался на депрессию), бесконечные разговоры с персоналом на моем ломаном английском были отдельным аттракционом, исследования сменялись массажами, хвойные ванны сменялись физиотерапией, весь облепленный датчиками, я смотрел на женщин разного возраста, которые в таких же белых халатах, как и я, или в спортивных костюмах бегали со своими больничными книжками по медицинскому отделению (за опоздание даже на минуту здесь строго отчитывали), и внутри себя веселился – это был мой первый опыт такой жизни и, может быть, последний.

Главной очищающей терапией было все же не вот это все, а довольно простое ежедневное мероприятие – надо было встать в семь, не опоздать к завтраку, и перед ним обязательно выпить стакан воды с горькой солью, а после завтрака – успеть добежать до своего туалета.

После всех процедур оставалось часа два для прогулки. Это было самое сладкое время – когда я надевал модную плисовую кофту на молнии, которую Ася купила специально «для Австрии», джинсы и белые кроссовки и отправлялся гулять по горам; пару раз, правда, брал с собой соседку Лену, но и это не испортило мне впечатления.

Я шел по тропам среди хвойного леса, который постепенно переходил в лиственный склон – а тот, в свою очередь, в каменистое предгорье. Среди леса я встречал то деревянную скульптуру скорбного Иисуса, то простое распятие с какими-то немецкими словами, то девушек-жокеев, скачущих на потных и лоснящихся лошадях небывалой красоты, то пасущихся коров, кругом меня была простая крестьянская сельская жизнь, и дорогой санаторий был лишь крошечной частью ее – а в том, что край этот именно крестьянский, легко убедиться, спустившись чуть вниз и пройдя вдоль поля, где стоит густой запах коровьего навоза и согбенные в три погибели люди окучивают на своих делянках какие-то желтые грядки с неизвестным мне растением. А мимо них иногда флегматично проезжает маленький трактор (его мазутный запах легко растворялся в запахе навоза). Потом, пройдя по деревне с огромными австрийскими домами, где на фасадах были нарисованы красивые коровы, и не встретив ни одного человека, я вновь сворачивал к клинике.

Скоро я вообще перестал думать о том, «почему у нас в России народ живет по-другому». Ну живет и живет, чем я-то могу помочь?

Впервые в жизни в этом медицинском концлагере я наслаждался буквально каждой свободной минутой и каждым движением листвы, тени, ветра, а главное – каждым переливом света на отроге этой волшебной горы, которая день и ночь висела передо мной. Даже однодневная поездка в игрушечный Инсбрук на такси никак не могла сравниться с этими прогулками.

Полчаса я там просидел на крошечной центральной площади, заказав себе шнапс и чашку кофе, и, хотя было уже довольно прохладно, долго вглядывался в окружающую меня беспечную толпу, в эти домики, в эту брусчатку, наслаждаясь почти так же, как в лесу, – это было одно большое мгновение, заполнявшее меня буквально по самое горло.

Однажды в санатории, вернувшись с прогулки и пытаясь поймать уходящее солнце, я даже взял плед и улегся на шезлонг загорать вместе с тетеньками, которые мне вежливо улыбнулись.

Конечно, я взял с собой компьютер и пытался по вечерам писать. Но меня вырубало довольно быстро, и я, потушив лампу, валился на кровать и засыпал блаженным сном.

* * *

Но постепенно все подходило к концу. Я привык настолько, что уже даже перестал волноваться из-за того, что вдруг врач назначил мне какие-нибудь «лишние процедуры», а с собой у меня было только долларов четыреста наличными, часть из которых я уже потратил на подарки, и не попаду ли я из-за этого в какую-нибудь австрийскую тюрьму, в наручниках, под взгляды милых соседок по санаторию Орджоникидзе? – в общем, даже эти мои вечные беспредметные панические атаки, мучившие всю жизнь по ночам, куда-то отступили.

В один из последних дней меня вызвал лечащий врач и спросил, как дела, какие проблемы. Да никаких проблем вообще, ответил я, все отлично. В самом начале курса я сказал ему, что похудеть – не самая главная моя цель, и он вежливо кивнул: мол, бывает.

Но пролистав мою больничную книжку, этот австрийский врач вдруг заволновался и буквально вскричал: так вы что, вообще не ходите в сауну? Не хожу, не хочу, спокойно ответил я, я же вам говорил…

Да все понятно, волнуясь, ответил он, вы и без того немного похудеете, когда вернетесь в Москву, но почему же вы не ходите в сауну, тут все ходят в сауну!

– А где она? – тупо спросил я.

– На первом уровне, на нулевом этаже… – он явно старался объяснить мне так, чтобы я понял.

– Но я же успею сходить только один раз, – сказал я задумчиво.

– Ну хотя бы один… – улыбнулся он.

Я пожал плечами, забрал больничную книжку и вышел.

Вечером того же дня я бесцельно шлялся по холлу, писать совершенно не хотелось, спать было рано, и вдруг понял, что сауна-то, наверное, еще работает.

Когда-то, в самом начале, не помню по какому поводу, меня строго предупредили, что в здешней сауне принято раздеваться донага, и это правило, которое ни в коем случае нельзя нарушать.

Я, в принципе, и не собирался.

Плавки взял с собой так, на всякий случай. Был почти уверен, что в такой поздний час уже никого нет.

* * *

Найдя нужную дверь на нулевом этаже, я толкнул ее плечом и оказался в пустом помещении.

Что-то глухо и сильно гудело, какой-то кондиционер, что ли. Я прошел в раздевалку и вдруг (краем глаза) увидел пожилую фрау, которая сидела как бы в таком круглом высоком футляре, похожим на гигантскую трехлитровую банку. Она была голая и с очевидным удовольствием потела.

Больше никого, кроме нас с ней, тут не было. Все было освещено странным синеватым светом. На голове у фрау было накручено полотенце,