Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Я быстро шмыгнул в раздевалку и, немного ошарашенный, сел на скамью. У меня сразу началось сердцебиение.

В принципе, против ее естественной в данном случае наготы я ничего не имел. Но раздеваться самому?

Вдруг я понял, что дико волнуюсь, и это глупо.

Я медленно встал и начал изучать содержимое пакета, который принес с собой. Притом я точно знал, что ничего, кроме полотенца и плавок, там нет.

Точно, полотенце и плавки. Медленно-медленно, как в кино, я начал снимать с себя майку, джинсы и трусы. Каждое движение давалось с трудом. Раздевшись догола, решил посмотреть на себя в зеркале.

Нет.

Только не это…

Я решил обмотать чресла полотенцем (она же обмотала голову, значит, это в принципе не запрещено?), быстро пробежать в главную парилку и закрыться от нее там наглухо.

Увидев меня из-за своего прозрачного стеклянного футляра, фрау зыркнула глазом, что-то отчетливо сказала по-немецки и зло отвернулась.

Я зашел в парилку. Здесь было душно, жарко, темно-синяя лампочка из-под потолка освещала простые деревянные скамьи и какие-то приспособления, значения которых я не понимал.

Сидеть тут долго я не мог, да и не хотел. Сердце по-прежнему стучало от страха. Я сидел и тупо потел. Я очень надеялся, что, пока я тут сижу, она сообразит и уйдет.

Но выглянув наружу, я с ужасом обнаружил, что фрау по-прежнему тут! Ну никакого снисхождения!

После сауны я решил пойти под душ (хотя нужно было наоборот), но перед этим опять решил заглянуть в раздевалку. Здесь я медленно снял полотенце и надел плавки. Рванул в душ. Потом увидел какие-то еще двери, схватился за дверную ручку, но они не открывались.

Старушка смотрела на меня уже с нескрываемым ужасом. Я весело помахал ей ручкой и начал мыться в душе – с мылом и в плавках.

Намылил голову, чтобы никого не видеть, в глазах защипало. Потом я опять пошел за полотенцем – нужно же было вытереться. Снял мокрые плавки и надел трусы.

…Когда я вошел в сауну вновь, в стеклянной кабинке старушки уже не было. Но я не верил, что она ушла. Скорее всего, вслед за мной прошла в общую парилку и сидит теперь одна на деревянной скамье и злится.

* * *

Вдруг я почему-то вспомнил, как сидел по полчаса в ванной, у себя дома в Москве, не в силах выйти наружу. Почему я плакал именно в ванной во время своей депрессии, понять было несложно – здесь я мог легально запереться. И немного повыть. Почему мне тогда так не хотелось жить, я не знаю. Наверное, это бывает с каждым.

* * *

Словом, пожилая фрау куда-то делась. Увидев лестницу, я медленно поднялся на второй уровень. Как бы бельэтаж. Здесь было что-то вроде рекреации для тех, кто устал париться: длинный стол, еще более удобные кресла, чайники и графины, картины на стенах и панорамное окно с видом на мою любимую гору.

В темноте она была еще лучше. Белые прожилки снега, острый край вершины, огромное тело из камня и ощущение вечности. Даже сауна ей соответствовала. Гармония, как говорится, была во всем – от пейзажа до формы чайника.

Я решил пересидеть свою старушку здесь. Прошла минута, другая. Внизу как будто никто не шевелился.

Гора, которую я видел в окне, словно освещалась изнутри. Вновь восторг – уже почти привычный – охватил мое сердце. Я нащупал рукой какую-то ручку и отодвинул стекло панорамного окна. Пахнуло горным воздухом и окончательным раем. Тогда я быстренько спустился за одеждой и решил немного постоять тут, на балконе. Натянул джинсы, носки, кофту, сунул ноги в шлепанцы.

…Это было мое торжественное прощание с горой. Я был даже рад, что оно произойдет в тишине, темноте и полном одиночестве.

Шагнув на балкон, я механически задвинул за собой створку окна. Сзади что-то тихо щелкнуло.

Казалось, что сейчас я почувствую нечто особенное. Но я почему-то вдруг ничего не почувствовал, здесь, на балконе. Голая старушка как-то сбила меня с толку.

Ну ладно, подумал я, все равно это все бесполезно. Довольно прохладно уже, а я все-таки пробыл в сауне минут пять. Или десять. Так и простудиться ничего не стоит.

В темноте я опять нащупал стекло панорамного окна, пошарил и ничего не нашел. Тут, снаружи ничего не было. Никаких ручек, задвижек. Никаких полезных механизмов. Я пытался отодвинуть стекло просто руками, надавив на него, чтобы войти назад, к чайникам, креслам и синеватому свету, к вредной немецкой фрау, в конце концов, но ничего не получалось. Тогда я прилип к нему лбом – вдруг там ходит какой-то служитель, убирает чашки или моет стаканы? Уборщица какая-нибудь…

«Вот черт», – отчетливо подумал я про себя.

Может, фрау еще не ушла окончательно? Может, она и есть моя спасительница?

Если бы я не намотал на чресла это дурацкое полотенце, мы бы посидели вместе, перекинулись парой слов на моем английском, выпили чаю и вместе покинули этот эдем.

Но нет. Меня, по всей видимости, ждала совсем другая судьба. И довольно печальная.

Я стоял на балконе, вцепившись в перила. Вокруг была почти кромешная темнота. Но слава богу, из-за туч вдруг появилась луна, и я понял, что балкон расположен совсем не высоко, до земли было максимум метра полтора.

Я перелез и спрыгнул.

Теперь луна была яркой, по крайней мере, достаточно яркой для того, чтобы я оценил всю ситуацию целиком.

Гора была на своем обычном месте («Вот дура!» – зло подумал я), санаторий Орджоникидзе погружен во тьму, никаких огоньков поблизости и в помине не было видно. Обняв сам себя руками, чтобы не сразу замерзнуть, я начал двигаться вдоль тупого квадратного здания. Словом, надо было подчиняться своей судьбе, какой бы она ни была.

Лечебное заведение я обошел уже дважды, но ситуация как-то не торопилась меняться к лучшему.

Вьются тучи, мчатся тучи, невидимкою луна… Ни фига себе невидимкой.

Я опять посмотрел на гору. Она теперь – это было видно из-за этой отвратительно-яркой луны – была подернута ночными облаками. Наконец, я понял, что дрожу уже не от холода, а от страха.

Паника медленно, но верно заползала в меня, такого безмятежного еще полчаса назад.

Дойдя в очередной раз до главного входа, я включил фонарик на телефоне и посветил в тупое черное окно, в котором по-прежнему не было никаких признаков жизни.

Но тут рядом с дверной ручкой я обнаружил что-то новое, а именно звонок.

Там было что-то написано, и я, не веря своему