Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

однако эту неопределенность практически полностью развеяло успокаивающе очевидное сходство между ней и Петером — тот же хорошо очерченный, выступающий подбородок, резкий профиль, высокий лоб. Скорее всего, все случилось на кафедре у Петера, под взглядами Шиллера и Вагнера: эти вуайеристские бюсты затем стояли у него дома всю жизнь, до самой последней минуты.

19 марта 1944 года 58-й корпус особого назначения подошел к Кашше со стороны Рожнявы, оставил в городе небольшой гарнизон и помчался дальше в сторону Мишкольца. Кашша стала центром Первой операционной зоны, объединяющей Закарпатье и Северо-восточную Венгрию, а также примыкающего к ней Восьмого жандармского округа. С точки зрения планов на будущее город имел стратегическое значение: он находился близко к польской границе, являлся железнодорожным узлом и был легкодоступен и по автомагистрали. Венгерская часть под руководством Адольфа Эйхманна и Ласло Ференци уже в начале года, когда велись обсуждения о ходе ликвидации евреев в Первой операционной зоне, разработала подробный логистический план перевозок. Эйхманн даже вызвал в Кашшу Рудольфа Гесса, коменданта концлагеря в Освенциме, чтобы этот обстоятельный человек лично убедился в пропускной способности города. Гесс прибыл в сопровождении своей ищейки и выказал удовлетворение предпринятыми мерами. Когда же в “Фелвидеки уйшаг” стали давать объявления о том, что ищутся “благонравные христианские семьи” для передачи им ныне бесхозных еврейских лавок — их прежние владельцы на кирпичном заводе ждали погрузки в вагоны или (отдавая себе отчет в предстоящем) совершали коллективное самоубийство, — восточный фронт уже развалился, только в Венгрии об этом еще никто не знал за исключением немногих посвященных.

Но в городе евреи продолжали прятаться и в течение всей осени, и тут внезапно выяснилось, что христианский дух — хотя бы в виде одинокого огонька свечи, но все же — еще хранит в себе что-то от света Христа. Огонек этот горел в заложенной дальней ризнице в крипте доминиканского монастыря, куда Зерковиц, светловолосый, угреватый семинарист — позже его забили до смерти коммунисты — в последний момент все же впустил семнадцать умолявших его о помощи человек — правда, не раньше, чем жандармы снаружи начали угрожать, что выломают дверь. Зерковиц был учеником Петера, они вместе организовывали укрытие гонимых евреев, которые уже не могли оставаться в своих прежних убежищах. Стеллы как раз не было дома, и Петер на рассвете собирал людей, таская с собой на руках Ольгу. Возможно, ему не хватило лишь полминуты, чтобы успеть выбежать из храма перед приходом жандармов: не оставалось ничего иного, как спрятаться вместе с евреями в тайнике. Вход туда на время обыска прикрыли папским гербом и лишь на следующий день заложили целиком, оставив единственную щель изнутри камина, ровно такую, чтобы можно было протолкнуть через нее в комнату еду, а обратно — посудину, полную испражнений девятнадцати человек. Это произошло двенадцатого октября, во второй половине дня. Весь последовавший за этим месяц остался в памяти Ольги бесформенным облаком. Люди перешептывались в темноте, дурно пахнущие, хиреющие тела теснились друг рядом с другом — этот спуск в преисподнюю стал первым ее воспоминанием о мире. Подобно древним жителям ледникового периода, они провели недели во тьме подземелья, путаясь в запахе тел и призраках друг друга, так что порой даже не могли понять, какие из этих тел и душ — их собственные.

В этой жуткой темноте зародилось сознание Ольги, и согласно логике мифа этот изначальный спуск в преисподнюю должен был на более позднем отрезке ее жизни, уже на более высоком уровне обернуться своей противоположностью. Быть может, на это надеялся и Петер, когда решил, что не просто будет терпеть малышку рядом с собой, но и постарается сыграть для нее роль матери — ведь когда они снова вышли на свет божий и вернулись в разоренную квартиру, где потом слепо слонялись по углам, Стеллы уже не было в городе, а о ее судьбе ходили противоречивые слухи.

Среди дымящихся развалин Будапешта Петер таскал Ольгу с собой в университет на первые пары, а если та начинала скрипуче плакать, то бросал свои мертвые языки, укачивал ее и что-то напевал. Во время побега ему удалось спасти часть библиотеки, и когда зимой 47-го прибыла вторая половина — которая загадочным образом пережила в подвале епископа все опасности, не пошла на растопку костров у русских солдат и на которую даже чехословацкое государство не предъявило свои претензии, — то крошечная квартирка на проспекте Аттилы превратилась в тесный склад, где девочка играла сама по себе среди книжных башен и гор, пока Петер, сгорбившись над письменным столом, работал над своей большой монографией о появлении стоиков и происхождении орденских уставов: к голосу времени он был практически равнодушен. Отблеск от света газовых резаков вибрировал на потолке, солдаты распиливали на части скопившиеся в парке Вермезе остовы танков, и маленькая девочка настолько привыкла к этому световому явлению, что, когда оно прекратилось, еще долго плакала ночами в темноте, и отец, как ни старался, не мог ее утешить. Когда власть перешла к коммунистам, Петер был настолько занят своими отцовскими (и материнскими) обязанностями, что даже не заметил, как табличку с его именем сняли с двери, и еще несколько дней торчал на кафедре с фотокопиями арамейских текстов под мышкой; потребовалось вмешательство одного неравнодушного консьержа, чтобы спецслужбы не сочли его рассеянность сознательной провокацией. Одновременно он не замечал и того, что женщины, то и дело возникавшие рядом с ним с намерением помочь, интересовались вовсе не его дочуркой: как только он исчезал из поля зрения, они заталкивали Ольгу в пустую кладовку или передавали соседям, а сами отправлялись по своим делам. Девочка очень скоро поняла, что мир — слишком сложное место, чтобы можно было объяснить в двух словах, — а Петер только десятилетиями позже узнал, что няньки, которых он сравнивал с образами великих женщин из мифов прошлого, тем самым поддерживая в них ложную надежду, что лишь самая малость отделяет эти фразы от ухаживаний, — на самом деле были расчетливыми злыми шлюхами. Уже во взрослом возрасте Ольга любила давать такие характеристики подружкам отца, ни одна из которых так и не стала ей мачехой.

Петер обзавелся таким немалым количеством друзей и поклонников за свою предыдущую карьеру, чтобы не оставаться совсем одному. Правда, вскоре выяснилось, что продолжение его ранних работ никому не интересно, но, по крайней мере, издательство Академии наук поручало ему некоторые переводы, на деньги с которых семья кое-как перебивалась. Подписанный именем Петера перевод греческих атомистов оказался в учебниках кратких курсов для партийных школ, отчего тот преисполнился