Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

надежды на издание своей объемной монографии по истории церкви. Поскольку мягкими намеками отделаться от Петера не удалось, редактор в конце концов с криками выбросил рукопись в окно. Несмотря на то, что дома лежали еще две копии цвета индиго, Петер много дней ходил по близлежащим улицам, собирая текст по листочку, заглядывая в квартиры, осматривая подвалы, но, разумеется, даже так полностью восстановить рукопись ему не удалось. Поразительно, с каким наивным упорством он отказывался замечать, что время обертывает восточную половину мира свинцовой фольгой: по вечерам он читал Ольге мифы и легенды, и воображение маленькой девочки наполняли необыкновенные, фантастические создания разных эпох. Уже в этот момент язык и мифы нового времени потерпели поражение, и Ольга навечно опоздала с тем, чтобы обрести пристанище в собственной реальности. В то время как весь мир вокруг распевал пионерские гимны и через шипящие радиопередатчики охотился за новыми музыкальными мотивами, в Ольгиной голове теснились коротенькие стихи на латыни, средневековые гимны, греческие пентаметры и арамейские заклинания. Квартира на проспекте Аттилы превратилась в остров Просперо, хотя внешний мир оставался на расстоянии вытянутой руки.

Первое настоящее воспоминание Ольги — у которого есть плоть и кровь, объем и пульс, — относится именно к этому времени. В один день среди книжных башен в квартире на проспекте Аттилы — когда блики от газовых резаков уже стерлись из памяти, — возникло новое световое явление. Одетая в яркий разноцветный наряд, окутанная облаком духов, искрящая стразами, перед маленькой девочкой предстала сама Стелла и заключила ее в объятия, воскликнув: “Дочь моя!”. Она неделю добиралась на перекладных из Парижа, везя с собой три чемодана одежды: больше за душой у нее ничего не было. Навечно осталось загадкой, каким образом ей удалось пересечь вражескую зону и избежать внимания служб госбезопасности: но так или иначе, еще и недели не прошло, а она уже работала костюмершей в Театре народной армии[13], куда таскала с собой Ольгу каждый день. Петер со стоической самодисциплиной принял к сведению факт возвращения Стеллы в его жизнь; он старался вести себя так, словно ничего не изменилось. Его безмолвие ей было только на руку: десятилетиями позже Ольга поинтересовалась у отца, почему не может припомнить, чтобы в ее детские годы родители разговаривали друг с другом. И только по хмурому молчанию Петера она догадалась, что именно так все и обстояло: они не обменивались ни словом за исключением совершенно неизбежных ситуаций.

То, что мать завладела дочкой — позднее Ольга вспоминала об этом именно в таких словах, — скорее пошло ребенку во вред: теперь она поняла, в каком убожестве жила до этого пять лет. В то же время этот невероятно громкий, яркий, благоухающий ангел с самого начала будто стремился уничтожить девочку; она не слышала от Стеллы ни одного доброго слова, лишь брань да упреки — в первую очередь упреки в том, что Ольга некрасива. В перерывах между репетициями, когда актеры хлестали коньяк в буфете, Стелла ставила дочку на столик в гримерной, прямо напротив зеркала, и созывала к себе остальных костюмерш и гримерш.

— Ну вы только посмотрите на нее! Это же ужас! Как ни причеши ей волосы, ничего не держится! Вот что здесь делает этот завиток, например?

Уши слишком большие, нос чересчур длинный, рот очень уж узкий, руки какие-то нескладные, голос недостаточно милый, поешь фальшиво, что ты топаешь, что ты болтаешь ногами, что ты чавкаешь, что ты шаркаешь, не напевай, не ковыряй в носу, не скашивай глаза, а то так и останется. С этой олимпийской высоты каскада светлых волос, и тренькающих цепочек, и звенящих, как колокольчики, сережек поминутно слетала какая-нибудь очередная ледяная молния. Петер далеко не сразу понял, почему каждый вечер малышка крутится рядом с ним, просится на руки и постоянно спрашивает: “Папа, я ведь красивая?”. Он не осмеливался ответить однозначным “да”, чтобы не совершить что-то неприличное: для таких ситуаций у него не было готового протокола.

Тут-то в жизни Петера и возникла неожиданно вилла в Геркулесваре.

В суматохе национализации кто-то где-то в какой-то конторе решил, что особняк в стиле ар-деко, принадлежавший крупному торговцу одеждой из Тапольцы Анталу Брауну, где он собирался на старости лет проводить время за камерным музицированием, но которому в этом воспрепятствовали история и лично Рудольф Гесс, все-таки не отдадут под колхозный склад, а припишут к Национальному музею. Туда переместят музейную коллекцию гипсовых слепков со скульптур, а также библиотечное собрание книг по истории религии. Не хватало только подходящего музеолога. Самому Петеру, наверное, в жизни бы не пришло в голову такое решение, если бы жена не поставила его перед выбором: или она, или книги. Так что он выбрал книги, чтобы не пришлось отказываться от Стеллы напрямую. За обустройством дома Брауна, за перевозом библиотеки — к которой он присоединил и собственные тома, — пролетела вся вторая половина 1950 года. В течение недели он проводил два дня только в Будапеште, этого как раз хватало, чтобы поддерживать в Ольге последнюю искорку веры в ее красоту. А Ольга к этому времени почти полностью превратилась в мамину куклу: она разгуливала в кружевных платьицах по Большому бульвару, шепелявила, уминала пирожные в кондитерской, знала наизусть кучу диалогов из “Винни-Пуха” и все больше уверялась в том, что она уродина. Позднее она с удовольствием и очень вдохновенно пародировала свои детские метаморфозы — так, будто испытывала потребность снова и снова погружаться в прежнюю ненависть к себе.

В конце года квартира на проспекте Аттилы в ходе единого тектонического сдвига освободилась от нагромождения книг и картин. Привычные тропы, укромные уголки, книжные хребты, за долгие годы ставшие Ольге домом, исчезли с карты. Выяснилось, что в паркете под ними не хватает изрядного количества плашек, а кое-где пол и вовсе усеян осколками от бомб. Шлифовать было нечем, да и заниматься этим было некому, так что осколки выковыряли, целостность покрытия восстановили, сначала залив пропуски гипсом, а затем покрыв уже весь пол найденным где-то немецким корабельным лаком, сохранившимся еще с довоенных времен. Стелла позаимствовала из театра порванную во время осады города парчу и изгрызенные молью шторы, чтобы хотя бы отчасти восстановить атмосферу прежней квартиры в Каш-ше, атмосферу времени, когда ее отец еще не разбазарил все, что у них было. Смесь запахов сцены, парфюма, пота и пыли, исходившая от занавесок, наполнила квартиру.

Мать приглядывала за Ольгой все меньше, пару раз забывала ее в театре, в кондитерской, садилась без нее в трамвай, в то время как толпа выносила