Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

В большой, светлой, выходящей окнами на главную площадь Кашши[12] квартире, среди двадцати пяти тысяч книг, под перекрестным огнем портретов Платона и Аристотеля, Гёте и Бетховена он с полным правом мог чувствовать, что успешно продвигается в разгадке великих тайн истории культуры; его календари за 1941-й и 42-й годы (мы с Кристофом просмотрели их) были усеяны пометками о приглашениях в Берлин, Вену и Рим (а ведь еще в 37-м и 38-м он ездил в основном в Лондон и Париж). В 39-м интенсивность его деятельности, конечно, ненадолго снизилась, но лишь потому, что чрезвычайно много времени ушло на переезд: он продал свой дом на проспекте Пашарети человеку, который впоследствии стал членом нилашистского правительства (забавный эпизод, произошедший в процессе заключения сделки, обернулся мифологическим предсказанием: покупатель запутался в тяжелом шнуре для портьер, который обмотался вокруг него, как гигантская змея, — а после войны этого человека действительно повесили, и дом перешел во владение офицера из Управления государственной безопасности, с которым позднее, в семидесятые, мой отец вовсю резался в покер на берегу Дуная в Надьмароше, на террасе кабака рядом с пристанью); получив деньги, Петер приобрел ту самую квартиру в Кашше, где вырос он сам и где его предки на протяжении столетий вели с виду совершенно спокойную, ровную, исполненную усердия жизнь саксонских бюргеров.

В Кашше все его время занимали преподавание, подготовка к лекциям и, конечно, постоянные разъезды, но все же по выходным он выкраивал час-другой на посещение борделя. Также каждое воскресенье он отправлялся на могилу родителей и в задумчивости блуждал среди надгробий с именами, вырезанными готическим шрифтом. Жизнь его была упорядочена почти по-военному: каждую секунду он организовывал, как римское войско своих легионеров или как устав — бенедиктинцев. В общественной жизни он не принимал особого участия. Город для него был скорее некой декорацией — культурной, полной изысканных удовольствий кулисой жизни. В то время все вокруг были уверены, что Петер Вальдштейн станет одним из столпов христианской интеллигенции. Ему то и дело приходили приглашения от женских католических обществ, кружков духовной и расовой “самообороны”, где его просили выступить с лекцией; некоторые даже не стеснялись подробно разжевать, что именно они хотят от него услышать: панегирики возрожденному христианскому духу, избавленному от еврейской заразы. Петеру были глубоко противны эти низменные и алчные идеи — он-то в самом деле был гражданином, воспитанным в духе гуманизма, а интерес к изучению ритуальных мужских сообществ не означал, что он не верил в святую троицу свободы, равенства и братства на уровне глубочайшего переживания. Нападки внешнего мира, озверевшего и в ярости брызжущего слюной — против которых в его распоряжении был богатый духовный арсенал, — он отклонял поначалу вежливыми, но со временем все более холодными письмами. Тем не менее однажды его все-таки занесло на одно собрание католической интеллигенции — когда по пути с кладбища он очутился в стекающейся на улицу напомаженной толпе и несколько университетских коллег попросту подхватили его под руки, — на котором библиотекарь епископского прихода Матьяш П. Фехер читал доклад о возрождении христианского духа под названием “Торжествующая жизнь”: Петер, содрогаясь от омерзения от услышанного потока брани в адрес “жидов”, пробрался через толпу на выход; так его имя попало в списки тайной полиции. Следующую его лекцию о Риме университет отменил. Вероятно, тут-то по хорошо и равномерно укрепленной стене между теорией и практикой пошла трещина, через которую Стелла смогла в конце концов просочиться в эту крепость.

Быть может, Стелла вынесла из романов девятнадцатого века, что мужа необходимо завоевать хитростью, а быть может, такова была некая женская метода, передававшаяся из поколения в поколение, но в любом случае походило на то, что брак Петера, а затем и рождение Ольги стали результатом долгой и сознательно организованной серии маневров. Весной 42-го года на лекции в начале семестра внимание Петера приковала привлекательная, но до этого практически не вращавшаяся в академических кругах Стелла. Двадцать два года, курит, рисует и пишет, сочиняет музыку и хочет научиться читать по-арамейски. Для Петера в этом не было ничего особенного: в конце концов, самое обычное на свете дело, что у человека цель жизни — это освоить (наряду с остальными мертвыми языками) арамейский. Так что — если можно верить рассказу моего отца, являющемуся своего рода суммой всех его долгих бесед с Петером на берегу Дуная, — без явного нежелания, но и без особого энтузиазма, скорее, просто из вежливости Петер согласился на просьбу, чем сразу же подстегнул Стеллу, которая рассчитывала, что почти уже достигший зенита своей карьеры ученый будет растроган такой жаждой знаний с ее стороны и начнет носить ее на руках, а там уже недалеко и до постели, и до женитьбы. И вдруг случилось то, о чем Стелла даже помыслить не могла: она начала учить с Петером арамейский. Все свое желание преподавать, все свое педагогическое честолюбие Петер обрушил на Стеллу, которая всей душой ненавидела и арамейский язык, и Древний Восток в целом, так что ей приходилось прикладывать мучительные усилия, чтобы изображать к ним интерес и делать вид, что она якобы изучала что-то из этого ранее. Но, конечно, она была неглупа и умела вывернуться. А уж позже отомстила по отдельности за каждую выученную букву.

Причиной всех ее маневров, однако, был не поиск развлечения, а кровавая, унизительная нужда. Отец Стеллы, который с 42-го года находился на восточном фронте, к этому моменту уже давно промотал все семейное состояние — опять же, как и на что, теперь уже не узнать. Назовем наименее вероятную версию: потратил на благотворительность. Стелла не могла признаться, что иногда еле держалась на ногах, глядя на фотокопии, покрытые арамейскими символами, — так кружилась от голода голова; ее одежда, украшения и косметика были последним, что осталось от семейного наследства, а единственным капиталом Стеллы являлась красота. Она была любовницей и начальника церковной организации, и заместителя командира воинского округа, но вследствие какого-то демонического невезения никто не хотел брать ее в жены. Наверное, в глубине души любой мужчина хотя бы немногим опытнее Стеллы чувствовал, насколько отчаянно она нуждается в нем. Однако какой бы смешной и нелепой ни казалась ситуация, отчаяние Стеллы было неподдельным, для этого достаточно хотя бы на миг попробовать инвертировать картинку.

Впоследствии никому так и не удалось узнать, как произошло зачатие ребенка; это обстоятельство вкупе с некоторыми другими оставило неопределенность в вопросе о происхождении Ольги: