Пишите мне на медсанбат - Людмила Петровна Дробинская

Не обойдены были, естественно, в отчетах и кадры. Это они, врачи, фельдшера, медсестры и санитары, имевшие вначале весьма поверхностное представление о медсанбате или о специфике санитарной работы в войсках, взяли на себя всю тяжесть заботы о раненых и больных воинах. И добились многого. Они приобрели ни с чем не сравнимый ценный военный опыт, самоотверженно работали и всегда, даже в самое трудное блокадное время, упорно занимались. Сейчас может показаться невероятным, но за время существования 55-й армии в госпиталях и медсанбатах было проведено множество учебных сборов медиков. Армия подготовила сотни санитаров, санитарных инструкторов, медицинских сестер. Научно-практические врачебные конференции хирургов, терапевтов, инфекционистов и эпидемиологов, войсковых врачей, шесть сборников научных трудов — вот лишь некоторые вехи многогранной деятельности санитарного отдела армии.　

Университеты войны были крепким орешком, и не каждому было по зубам его разгрызть. Но тот, кто их прошел, кто выносил раненых с поля боя, кто оперировал или переливал кровь в трудных фронтовых условиях, кто превращал безжизненные здания школ в благоустроенные госпитали, кто голодал, холодал, болел жестокой дистрофией и писал при этом научные работы при свете фитилька, — тот почувствовал себя настоящим военным медиком, всегда готовым бороться за жизнь вверенных ему раненых.　

Санинструктор 63-й гвардейской дивизии А. С. Дроздов. Погиб в Красном Бору, спасая раненого, в феврале 1943 года.

В те дни, перед уходом из нашей армии на другие участки фронта, в санотделе побывали многие начсандивы, комбаты, начальники лечебных учреждений. Кое-кто из них начинал службу в армии войсковым врачом. Теперь уходили из армии майоры, подполковники с боевыми наградами Родины.　

…Подошел ноябрьский вечер 1943 года, когда, сдав последние дела в санитарный отдел фронта, мы вернулись в опустевший штаб армии. Было грустно, будто потеряли что-то дорогое, большое. Наш дружный коллектив распадался. Одни получили назначение в 67-ю или 42-ю армию, другие, находясь в резерве, ждали решения своей участи. М. А. Могучего откомандировали в санитарное управление Красной Армии, откуда его направили возглавлять санитарную службу Войска Польского.　

В те дождливые дни я написала первые в своей жизни очерки о тех, с кем мне пришлось встречаться на дорогах войны. Отдала дань дням и ночам Колпина, Кларисе Чернявской, Клавушке Орловой.　

Вынула из ящика письменного стола фотографии, собранные за три года, переписку военных лет, помеченную штампом военной цензуры, свои дневниковые записи, рисунок разбитого колпинского медсанбата, уложила все в папку, перевязала широким бинтом и дала себе слово вернуться к этим материалам после войны, если, конечно останусь жива.　

Я вернулась к этой заветной папке много лет спустя, хотя не переставала о ней думать и всегда возить ее с собой. Я часто доставала ее, тонкую, успевшую пожелтеть от времени, и поглаживала, как это делал старый Лучаев, вручая мне штатно-должностные списки медиков 68-й дивизии. Мне было трудно и нестерпимо больно развернуть ее, ибо это значило смотреть в живые глаза ушедших, вновь пережить все, опять пройти дорогами-тропинками войны.　

Не решалась я начать писать о друзьях-товарищах военных лет. Но тут помогли и подтолкнули меня фронтовики. Они многим дополнили отрывочные записи военных лет, а главное, заставили преодолеть робость, взяться за перо, чтоб попытаться рассказать о рядовых и сержантах, лейтенантах и капитанах, майорах и подполковниках медицинской службы.　

…Но все это было потом, а пока еще шла война. Она ежечасно напоминала о себе вражеским обстрелом города. Однако все мы чувствовали, что время работает на нас и стремительно приближаются новые битвы за полное освобождение Ленинграда от вражеской блокады.　

После Нового года я получила назначение во фронтовой госпиталь № 1014, принимавший раненых на Мойке, в корпусах Педагогического института имени Герцена. Развернутый в сентябре сорок первого, управляемый умелой рукой и железной волей его начальника полковника Н. Н. Шаталова, заместителем которого по административной части я и была назначена, коллектив госпиталя действовал удивительно слаженно и четко. Старшим хирургом госпиталя был Полковник П. Н. Острогорский, в прошлом преподаватель анатомии в Первом мединституте. Мы, студенты, знали: непросто сдать зачет Острогоскому — зубрежка не выручит, надо глубоко понимать анатомию — основу всех медицинских наук. Острогорский оказался не только прекрасным теоретиком, но и замечательным практиком-хирургом, дарование которого особенно проявилось в годы войны.　

Работала в госпитале также Н. А. Церингер, до войны преподаватель хирургии Военно-фельдшерского училища имени Щорса. Она сама оперировала многих тяжелораненых и оказывала помощь еще пяти хирургическом отделениям, в которых трудились молодые врачи К. Д. Шамраева, А. Г. Ненмасова, А. И. Ренькова, А. Г. Чернявский и другие.　

Командир операционно-перевязочного взвода медсанбата 13-й стрелковой дивизии майор медицинской службы М. А. Шкляревский.　

На ночных дежурствах я слушала рассказы сестер и нянечек о том, как многочисленные лаборатории и аудитории старинного здания стали похожи на медицинские палаты. Как восемнадцать раз на территории госпиталя разрывались вражеские снаряды, как провожали на Большую землю обессиленных, изголодавшихся раненых, нуждавшихся в длительном лечении и полноценном питании.　

Я слушала, запоминала, представляя, как ползком или на костылях пробираются раненые через заснеженный сад к проходу в ограде. Тех, кто не смог идти, несут на плащ-палатках, везут на санках тоже ослабленные и больные сотрудники госпиталя.　

На лица раненых надеты ватно-марлевые маски с прорезями для глаз и рта. Поверх гипсовых повязок натянуты утепленные нарукавники, сапоги. Путь на Большую землю этой группы раненых труден и опасен. Он начинался от трамвайной остановки у Казанского собора, вел к Ржевке, а оттуда — по автомобильной дороге до Осиновца и далее по льду Ладожского озера к Кобоне. Тихо позванивая, отходили трамвайные поезда от улицы Плеханова, увозя сотни раненых, заполнивших скамейки и все проходы. Острый свет карманных фонариков выхватывал лишь белые маски, скрывавшие худые, изможденные лица. В вагонах за насквозь промерзшими стеклами было так же холодно, как и на открытом воздухе.　

Проводив последний трамвай, врачи и сестры, уставшие и продрогшие, вернулись в госпиталь. Никто не знал, как сложится дальнейшая судьба тех, кого они оперировали, лечили и теперь проводили. Хватит ли у них сил перенести тяжелое путешествие? В памяти людей навечно осталась эта ночь и белые «призраки», заполнившие трамваи, предупреждающие короткие звонки вагоновожатых, опустевшая трамвайная остановка на углу Плеханова и Невского.　

Еще одна памятная история из жизни этого фронтового госпиталя, услышанная мною в те дни.　

Летним днем сорок второго врачи госпиталя обратились к начальнику за разрешением вынести раненых из палат, расположенных в первом этаже северной части корпуса, в сад, на