Пишите мне на медсанбат - Людмила Петровна Дробинская

солнышко. Шаталов хмуро слушал, смотрел исподлобья, постукивал по столу огрызком карандаша. Лицо начальника госпиталя, обычно спавшего лишь урывками, да и то в предутренние часы, было бледным и одутловатым. На настойчивые просьбы начальников отделений он отвечал категорическим отказом.　

— А если обстрел начнется, что мы будем делать? Мы даже не успеем всех унести, — объяснял он.　

— Так уж и начнется обстрел, — твердили дружно Покровская, Церингер, Шамраева. — Сегодня так тихо, будто и войны нет. Давайте рискнем?　

Действительно, день был теплым, и с утра ни один снаряд не разорвался на улицах Ленинграда. Шаталов покряхтел, поерзал на широком стуле и неохотно уступил.　

Раненых в тяжелых гипсовых повязках и в шинах понесли на плащ-палатках врачи и сестры и всех уложили на траву. Впервые за много месяцев люди увидели яркую сочную зелень, их тела коснулись теплые лучи, принеся им пусть мгновенную, но острую радость. Но Шаталов оказался прав. Не прошло и часа, как начался интенсивный обстрел района. Поначалу снаряды ложились на площади у Казанского собора, потом все ближе к высокой чугунной решетке, отделявшей улицу Плеханова от сада, который в старину называли «Мамкиным». (В нем в конце прошлого века женщины-кормилицы гуляли с сиротами — воспитанниками бывших Николаевского и Александровского институтов.) Только энергичные действия врачей да старшей сестры госпиталя Ефросиньи Денисовны Назаровой спасли раненых. Увлекая за собой санитарок, они бросились в сад и успели унести последнего раненого незадолго до того, как между деревьями разорвался первый снаряд.　

В госпитале работало много искусных хирургов. Но среди них, как я вскоре убедилась, особенно выделялась врач Наталья Александровна Церингер — высокая женщина со спокойными зеленовато-серыми глазами и ямочками на щеках. Ей были присущи исключительный такт и самообладание. Она ровно держалась со всеми сестрами, нянечками, больными. Красивая, статная, сильная, совершенно лишенная кокетства и в то же время очень женственная, она оперировала наиболее тяжелых раненых. Ее постоянно можно было встретить то в одном, то в другом отделении большого госпиталя.　

Каждая операция внутренних органов — это несколько часов напряженного труда, огромного расхода энергии и физических сил.　

Как ни опытен врач, он часто испытывает потребность посоветоваться со своими коллегами. Так было и в тот вечер, когда Н. А. Церингер заканчивала сложную операцию. Ранение грудной клетки было сквозным, множественным. Она наложила с десяток швов на поврежденное легкое, остановила кровотечение и готовилась завершить операцию, как что-то остановило ее. Церингер попросила Острогорского посмотреть рану. Коллега обратил ее внимание на едва заметное кровоизлияние в диафрагме, порекомендовав сделать небольшой разрез там, где чуть заметно краснело небольшое кровавое пятнышко. Подсказка Острогорского помогла. В том месте, на которое он указал, небольшой осколок проник через грудобрюшную преграду, поранив верхнюю часть желудка, и вызвал кровотечение…　

Каждый такой случай не проходит для врача бесследно, напоминая о себе в сходной ситуации.　

Незадолго до начала боевых действий по окончательному разгрому врага под Ленинградом Шаталов развернул бурную деятельность. В госпитале, который насчитывал 2000 коек, были дополнительно развернуты еще 3000.　

Огромные палаты — бывшие аудитории и кабинеты — стали похожи на корабельные каюты. Нижний этаж займут раненые в ноги, верхний — легкораненые.　

Рано утром 15 января 1944 года нарастающий интенсивный гул нашей артиллерии, от которого содрогались уцелевшие стекла, ни у кого не оставил сомнений в том, что пробил решающий долгожданный час.　

Просторное помещение приемного отделения быстро заполнялось. Начальник отделения Иванова и начмед Покровская сортировали раненых, выделяя тех, кому в первую очередь необходима операция. Поведение раненых изумляло: почти не слышно было стонов и жалоб. Воины находились еще во власти незабываемых впечатлений от мощных и точных ударов нашей артиллерии, крушившей неприступные вражеские укрепления. Каждый из тех, кто теперь лежал на нарах и топчанах, еще утром сражался с врагами, и кровь его пролилась на затоптанный посеревший снег. Даже тяжелораненые громко переговаривались, рассказывали, как врывались во вражеские траншеи, как бежали вперед, уничтожая засевших гитлеровцев, пока не падали, сраженные пулей или осколком. В солдатских «сводках» мелькали знакомые названия поселков и станций.　

Когда начало пригревать весеннее солнышко, пришел приказ омоем откомандировании в Первую ударную армию.　

И вот я снова на фронтовых дорогах, ведущих в Эстонию и Латвию. Еду с коллективом полевого госпиталя, который мне поручено возглавлять.　

По узким дорогам непрерывным потоком движется транспорт. Среди машин различного назначения, артиллерии и танков вкраплены небольшие санитарные машины. Иногда дорогу закупоривает «пробка», и тогда мы долго «загораем» возле своих машин. «Пробки» объединяют фронтовиков, иногда происходят неожиданные встречи со старыми друзьями. Так, услышав от танкиста, что впереди на нескольких машинах стоит ленинградский полевой госпиталь, я, пройдя с полкилометра, увидела Анатолия Петровича Кондратьева. Весеннее солнце обветрило его обычно бледное лицо, за выпуклыми стеклами очков, как и раньше, молодо поблескивали глаза. В руках у Кондратьева пачка «Беломора», заменившего блокадные «козьи ножки». Под Нарвой и Псковом хирурги госпиталя № 630 работали с большим напряжением, вместе с хирургами группы усиления принимая раненных в грудь, в живот. Теперь госпиталь Кондратьева держит путь на Ригу, куда следуем и мы.

…Наступил сорок пятый. Весна на Рижское взморье приходит раньше, чем в Ленинград. Уже в середине апреля зацвел ландыш и покрыл белым душистым ковром холмы, долины. Его нежный запах, заполнив все, проникал в помещения.　

В ясный, теплый солнечный день, когда всюду было белым-бело от лепестков ландыша, когда начала распускаться дивной красоты сирень, неожиданно прозвучали первые салюты Победы.　

Лес, холмы, залив, река наполнились ликующими возгласами, пальбой в воздух из пистолетов и автоматов… Смеясь и плача, люди обнимались, дав на мгновение волю долго сдерживаемым чувствам, поздравляли друг друга с Победой, долгожданным, таким выстраданным Миром…　

Стремительно неслись послевоенные дни, проходили быстро и годы. Все меньше и меньше оставалось на земле ветеранов-фронтовиков, моих родных боевых друзей. Поэтому, наверное, так дорога каждая встреча с ними, когда за дружеской беседой не замечаешь, как заря сменяет долгую ночь.　

Много радости доставила встреча в пятидесятых годах с бывшим командиром медсанбата 168-й дивизии Зинаидой Алексеевной Каневниной. Годы не изменили ее характер, не снизили жизнерадостность, сохранили ясную память. С чувством глубокой благодарности и любви она называла многих, с кем работала с первых дней формирования дивизии.　

Вспоминается торжественное собрание в Военно-медицинском музее, посвященное 20-й годовщине освобождения Ленинграда от блокады. Выступает бывший главный хирург Ленинградского фронта, всеми уважаемый и любимый профессор Петр Андреевич Куприянов. Он благодарит своих коллег профессоров, представителей различных хирургических школ, с первых дней войны с чувством глубокой ответственности принявших единую в Красной Армии доктрину военно-полевой хирургии. Суровы были