Убийство Кирова. Смертельная тайна сталинской эпохи - Гровер Ферр

газете. Если бы кто-нибудь в широкой прессе разобрался до конца с этой историей, то факт, что Троцкий лгал, стал бы широко известен. Это, в свою очередь, могло дискредитировать расследование комиссии Дьюи. Фактически сама комиссия легко могла бы взять на себя труд проверить вопрос об отеле «Бристоль».

Если бы Гольцман на самом деле лгал в своих показаниях о встрече с Троцким, Троцкий мог бы просто отрицать встречу с Гольцманом где угодно в Копенгагене в ноябре 1932 г., хотя то, что он действительно был в Копенгагене в то время, – документально подтвержденный факт. У Гольцмана не было никаких других доказательств встречи. То, что Троцкий пошел на риск, солгав об этом с целью усилить отвлекающий маневр в отношении названия гостиницы, о которой вдет речь, наводит на мысль, что ему, видимо, было что скрывать и что стоило риска лжи, чтобы скрыть это.

Вывод

Из источников за пределами Советского Союза нет прямого подтверждения покушения, которое замышлял троцкистско-зиновьевский блок в убийстве Кирова. Но такое подтверждение вряд ли стоит ожидать. В интересах секретности подробности такого заговора были бы доверены небольшому количеству людей. Опытные конспираторы, такие как Троцкий и его сын, не рассказали бы никому, кому не «нужно знать».

И все-таки у нас есть подтверждение ряда подробностей на Московском процессе из лучшего возможного источника за пределами советского контроля – от Троцкого и его сына. Троцкий и Седов публично отрицали эти заявления – доказательство того, что они считали, что эта информация усилит правдоподобие заявлений, сделанных главными обвиняемыми на процессе, – что они фактически и делают. Подтверждение этих заявлений, которые мы можем проверить, разумеется, не доказывает, что все заявления и обвинения, сделанные на процессе, были равно истинными. Но это усиливает впечатление достоверности тех пунктов обвинения, которые нельзя подтвердить непосредственно.

Мы также знаем, что публичные заявления Троцкого и Седова нельзя принимать за чистую монету. Поскольку мы подкрепили заявления, сделанные на процессе, которые публично опровергли Троцкий и Седов, то мы можем быть уверены, что они, вероятно, опровергали бы и другие, еще более инкриминирующие обвинения, особенно, если они были в действительности правдивыми.

Глава 14

Второй и Третий московские процессы

Второй московский процесс официально известен как «дело антисоветского троцкистского центра», а неофициально – как процесс Пятакова – Радека – по фамилиям двух самых известных обвиняемых. Он проходил с 23 по 30 января 1937 г. Лено отбрасывает свидетельства, полученные на этом процессе, в большей степени, чем свидетельства Первого суда.

Второй значительный показательный процесс по делу о терроре был открыт 23 января 1937 г. Сталин и Ежов курировали его. Государство возвело гигантское строение заговора на основе частных пересудов о Сталине и нескольких абсурдных признаний перепуганных подсудимых (Л 466).

Это еще один пример обращения Лено к уловке «petitio princiріі» – «подмены посылки желательным для себя выводом», допуская то, что нужно доказать[30]. У Лено нет никаких доказательств того, что признания обвиняемых фальшивы или что государство, а не подсудимые «возвело» заговор. Причина проста: таких доказательств нет.

Что касается заявления Лено о том, что подсудимые были более «перепуганы», чем подсудимые на любом другом суде по преступлению, караемому смертью, где бы то ни было, ни один объективный человек, который читал протокол, не пришел бы к такому мнению. Наоборот: главные обвиняемые производили впечатление спокойствия и ясного сознания.

Известным примером является следующий отрывок из заключительного заявления Карла Радека[31]:

Когда я очутился в Наркомвнуделе, то руководитель следствия сразу понял, почему я не говорил. Он мне сказал: «Вы же не маленький ребенок. Вот вам 15 показаний против вас, вы не можете выкрутиться и, как разумный человек, не можете ставить себе эту цель; если вы не хотите показывать, то только потому, что хотите выиграть время и присмотреться. Пожалуйста, присматривайтесь». В течение двух с половиной месяцев я мучил следователя. Если здесь ставился вопрос, мучили ли нас во время следствия, то я должен сказать, что не меня мучили, а я мучил следователей, заставляя их делать ненужную работу. В течение двух с половиной месяцев я заставлял следователя допросами меня, противопоставлением мне показаний других обвиняемых раскрыть мне всю картину, чтобы я видел, кто признался, кто не признался, кто что раскрыл.

Продолжалось это два с половиной месяца. И однажды руководитель следствия пришел ко мне и сказал: «Вы уже – последний. Зачем же вы теряете время и медлите, не говорите то, что можете показать?». И я сказал: «Да, я завтра начну давать вам показания». И показания, которые я дал, с первого до последнего не содержат никаких корректив. Я развертывал всю картину так, как я ее знал, и следствие могло корректировать ту или другую мою персональную ошибку в части связи одного человека с другим, но утверждаю, что ничего из того, что я следствию сказал, не было опровергнуто и ничего не было добавлено (выделено мной – Г.Ф.).

Этот отрывок широко известен. Но другие подсудимые были почти так же хладнокровны при допросе Вышинского.

Такие свидетельства ставят под удар построения Лено, в которых он описывает обвиняемых «перепуганными». Лено, кажется, не хочет рассматривать показания по убийству Кирова, потому что, как и многие другие свидетельства, они не согласуются с его предвзятым выводом, что Николаев был «убийцей-одиночкой», а все остальные были ложно обвинены.

Поэтому он использует приемы писателя-беллетриста, пытаясь заменить своими домыслами игнорируемые им показания. Провозглашение показаний «абсурдными», а подсудимых «перепуганными» – это тоже «россказни», признание того, что у него нет доказательств, чтобы опровергнуть показания на суде.

Были ли сфальсифицированы показания на суде?

Лено «подменяет посылку желаемым для себя выводом» – он допускает, что судебные показания были сфальсифицированы каким-то образом, хотя конкретно как – он не указывает. В этом он следует примеру исследователей, стоящих идеологически на позициях антикоммунизма. Легко найти историков, исследовавших советскую историю, которые делают такое допущение. Но невозможно найти того, кто доказывает это или кто действительно имеет хоть какие-то доказательства по этому поводу. Никогда не было доказательств того, что показания на Московских процессах были сфальсифицированы, подсудимых заставили изрекать признания, сочиненные или продиктованные другими.

Но хотя и нет доказательств, что свидетельские показания на этом процессе были сфальсифицированы, есть много доказательств обратного: что они были подлинными. Вот несколько примеров согласования между показаниями на Январском процессе 1937 г. и другими установленными фактами:

• Радек и другие свидетельствуют, что они не соглашались на убийство отдельных лиц (Процесс 54–56). Это соответствует тому, что самостоятельно