Памяти солёная волна - Станислав Митрофанович Сахончик

Иноземцев со Славой помчались в медицинский отсек. Открыв дверь, они обнаружили двух докторов, с весьма озабоченным видом ползающих на четвереньках по линолеуму отсека. Злополучный картонный ящик стоял посередине. Иноземцев рванулся к ящику и открыл крышку. В ящике мирно стояли в ячейках флакончики с валерьянкой. Иноземцев был весьма разочарован, но отступать не собирался.

– А на хрена вам столько валерьянки?

– Положено по табелю снабжения. На год даётся. Нервишки кое-кому подлечивать, – не поднимаясь с пола, с вызовом ответил Саня Помазанов, врач с «Иркута».

– А чего это вы тут потеряли?

– Да либидо, блин, куда-то закатилось, – с искренней озабоченностью сказал второй доктор. – Петровский узнает, что потеряли, башку оторвёт! Вещь дорогая и за мной числится!

Майор медицинской службы Михаил Петровский, более известный в бригаде как Майор Хлоркин, был флагманским врачом бригады уже лет десять. Его пухлая фигура с грушевидным лицом, масляными глазками и мясистыми губами просто излучала добродушие. Самым главным его хобби была рыбалка, ну и хорошая компания, конечно. Все его попытки «построить» бригадных докторов (которые к тому же все были однокурсниками) регулярно срывались из-за отсутствия самих объектов «строительства» – практически все они постоянно были в плаваниях. Кроме того, майор обладал весьма мягким и незлобивым характером, и о массовом «отрывании голов» речи, естественно, и быть не могло. Тем более за «либидо» (от лат. libido – половое влечение), наличие или отсутствие какового на боеспособность вверенного ему личного состава практически не влияло.

Иноземцев понятия не имел, что такое «либидо», поскольку в круг его интересов это не входило, но решил всё же достойно выйти из ситуации.

– Да ладно, хрен с ней, либидой! После разберёмся. Капитану доложите: ежели что – на шторм потом спишем. Понятно? – важно сказал он.

– Вот спасибо, тащь кап-нант! Выручили! – с подозрительной вежливостью хором ответили доктора.

За переборкой отсека беззвучным хохотом давился Слава, уткнувшись длинным носом в фуражку. Второй помощник был большой ходок по женской части и в сексуальной терминологии разбирался неплохо.

– А это что за хреновина? – неожиданно отвлёкшись, спросил Иноземцев, покрутив в руках неоновый индикатор от аппарата УВЧ с пластмассовой ручкой.

– Так это для определения дизентерии. Новейшая разработка. К заднице подносишь – если лампочка загорится, то уж точно дизентерия, никакой лаборатории не надо. В море вещь просто незаменимая! – с серьёзным видом сказал доктор с водолея «Тагил» Толя Капитер.

Толя в бригаде числился мужиком весьма серьёзным и шутил крайне редко.

– Да-а-а! – протянул удивлённый Иноземцев. – В наше время такого не было, всё норовили анализы прямо оттуда брать. Да ещё и проволочкой, понимаешь, лезли!

– Прогресс, знаете ли! Медицина – она тоже на месте не стоит, – подозрительно вежливо поддакнул Саша, с трудом удерживаясь от смеха.

Иноземцев в сопровождении фыркающего и покрасневшего вахтенного помощника для приличия прошёлся по кубрикам и каютам команды и сошёл на пирс, направившись к ледоколу.

А в медицинском отсеке катались от хохота по палубе оба доктора. Серьёзные и уважаемые люди, а вот поди ж ты – не удержались. Да и грех было не посмеяться: заветный ящик с дефицитным египетским бальзамом «Абу-Симбел» был надёжно упрятан в вентиляционной выгородке вместо стоявшего там раньше ящика с валерьянкой, за которой постоянно охотился боцман (она ему хорошо шла с похмелья). А ползали они потому, что потеряли винт от сетчатой крышки выгородки, и крышка в любой момент могла отвалиться, выставив на обозрение тайник.

Иноземцев, по ходу пинками проверяя швартовные тросы, подошёл к трапу ледокола «Илья Муромец» и неторопливо поднялся на корму. Молодой матрос в бушлате и аккуратной робе двумя звонками вызвал вахтенного помощника. Выслушав рапорт, Иноземцев, нахмурив лоб, потребовал книгу увольняемых. Судно стояло в двенадцатичасовой готовности, и все сходящие с борта должны были записывать место пребывания на случай тревоги. Само собой разумеется, что, идя в ресторан или пивбар, никто этого в журнале не отображал. Зато все изощрялись в остроумии, постоянно придумывая что-нибудь новенькое.

На сегодняшний день из экипажа «Муромца» (судя по журналу) двое штурманов посещали вечер поэзии в краевой библиотеке (ресторан «Золотой Рог»), второй механик и два старших моториста были на лекциях в обществе «Знание» (ресторан «Челюскин»), четверо матросов с боцманом коротали вечер, участвуя в спевке хора кружка самодеятельности ветеранов флота (пивбар на Окатовой), там же пребывали и радисты, числящиеся в культпоходоме в цирк. Остальной личный состав из-за отсутствия денег читал книги в каютах или играл в «шеш-беш» – игру, по интеллектуальной нагрузке стоящей на втором месте после перетягивания каната, но, надо отдать должное, великолепно убивающей время в длительных плаваниях.

На судне были только вахта и «обеспечивающий» – вечно озабоченный старпом, с массой всяческой бумажной работы, на которую днём у него просто не было времени. Попив крепкого чайку со старпомом, Иноземцев, не найдя ничего подозрительного, побродил по палубе, пнул подвернувшуюся под ноги пустую банку из-под краски и, посетовав для приличия на «военно-морской кабак», в который якобы превратили хороший пароход нерадивые матросы, с чувством глубокого удовлетворения пошёл дальше, в сторону МБ 18. Вахтенный помощник «Муромца» проводил его неприязненным взглядом и, пробурчав под нос нечто вроде «шляются тут всякие», ушёл в рубку корректировать карты.

Не успевший отойти далеко от трапа Иноземцев чуть не был сбит с ног некоей тёмной фигурой в мокром плаще и морской фуражке, вынырнувшей из дождя.

– Вы кто? – вцепился в него Иноземцев.

– Р-р-равиль, – гордо ответила фигура и смачно икнула, обдав офицера ядрёным перегаром.

Равиль был бригадной достопримечательностью, личностью почти неприкосновенной и легендарной – чем-то вроде индийской священной коровы. Он был татарин из далёкого вятского посёлка с романтическим и загадочным названием Пиляндыш, после срочной службы оставшийся на флоте и не вылезавший из морей всю сознательную жизнь. Ему было уже за сорок, однако ни семьи, ни дома у него не было, и жил он бобылём на судне. В море Равиль был как дома, знал и умел всё, что положено знать и уметь моряку. В шторм его ставили на руль, и он твёрдо держал на курсе такую рыскливую посудину, как ледокол. Он мог сварить обед на всю команду, подобрать колер для окраски парохода лучше любого боцмана, разбирался в дизелях не хуже любого моториста, хотя и числился на «Муромце» завпродом. Его знал весь вспомогательный флот, его любили за ровный, незлобивый характер, уважали за мастерство и жалели за неприкаянность, везде у него были друзья-приятели, всегда его щедро угощавшие. Офицеры в бригаду приходили лейтенантами, обрастали звёздочками, уходили на повышение, штурманы становились капитанами, а