Ледяной Скипетр - Алексей Велесов

— Как я могу помочь? — спросила Елена.

Мария обернулась лицом к Скипетру. Её рука потянулась к кристаллу, но остановилась, не прикасаясь, на расстоянии, как если бы существовала невидимая стена. Волна боли, едва заметная, пересекла её лицо.

— Это требует жертвы, — сказала она, и в её голосе звучала древняя, неподатливая печаль, печаль того, кто знает ответ, но надеется, что вопрос не будет задан. — Жизнь за жизнь. Не просто смерть. Смерть — это прощание с существованием. Это требует смерти, которая даст начало. Ты поймёшь разницу, когда придёт твой час.

— Чья жизнь? — спросила Елена, хотя уже знала ответ. Она всегда знала. С того момента, как первый холод коснулся её лица при спуске в камеру.

— Твоя. Или та, кто сидит на троне.

Выслушав это, Елена почувствовала, как мир внутри неё сдвинулся. Что-то в её груди — не сердце, а то, что находилось глубже сердца, в самой сути магии, которая текла в её крови — задрожало.

Смерть царя? Её смерть?

— Есть третий путь? — спросила она, и голос её был твёрдым, но внутри неё кипело отчаяние.

Мария сделала медленный поворот. Её прозрачные руки сплелись перед собой. В её смутных глазах мелькнуло что-то похожее на улыбку, но это была улыбка того, кто видел слишком много, страдал слишком долго, и для кого улыбка стала маской, а не выражением эмоции.

— Может быть, — сказала она. — Но ты его ещё не видишь. Потому что третий путь — это не путь жертвы. Это путь трансформации. Это то, чего боялись мои предки. То, что они не смели даже назвать. Потому что назвать — значит признать, что система была построена на лжи. Что власть требует либо смерти, либо метаморфозы. А метаморфоза — она не поддаётся контролю. Она рождает невозможное.

Мария подошла ближе к Елене, и холод от неё был столь ощутим, что у Елены перехватило дыхание.

— Смотри, — прошептала Мария. — Видишь эти цепи? Они сделаны из света и тьмы. Из огня и льда. Из двух магий, которые никогда не должны были встретиться, но встретились. Ты знаешь почему? Потому что в начале времён, когда Род создавал мир, он создал его парадоксом. Противоположности, которые должны быть едины, но не могут быть слиты. Солнце и луна. День и ночь. Жизнь и смерть. И Россия — она такая же. Она рождена парадоксом.

Мария протянула руку и коснулась одного из звеньев цепи — звена света. Цепь ожила, переливаясь, как живое существо, которого щекочут.

— Вот почему Скипетр не может быть ни полностью освобождён, ни полностью порабощён, — продолжала Мария. — Он — точка равновесия. И он требует от того, кто его коснётся, не смерти врага, а примирения врагов. Примирения льда и огня. Примирения царя и его народа. Примирения воли и покорности.

Позади Елены раздался звук.

Шаги. Тяжёлые, твёрдые, неумолимые.

— Данила, — выдохнула она, не оборачиваясь.

Он стоял у входа в камеру, его ледяная броня сверкала в синем свете Скипетра, как кожа древнего дракона. Раны его были заживающими, но не исцеленными — боль была видна в каждом его движении, в том, как он держал правое плечо чуть ниже, как дышал прерывисто, словно каждый вдох был желанием мышц, которые ещё не восстановились.

Но глаза его горели. Горели решимостью.

— Ты не должен был сюда приходить, — сказала Елена.

— Я должен, — ответил он, голос его был низким, но слышен по всей огромной камере, словно камень сам начал говорить. — Потому что третий путь — это не то, что ты должна выбрать одна. И потому что я уже давно знаю, какой цены это стоит.

Данила вошёл в камеру полностью. Его шаги раздавались в полном молчании, как если бы он ступал по дну древнего, высохшего озера. С каждым его шагом температура в камере падала ещё ниже. Морозные кристаллы начали расцветать на стенах, словно растение, распускающееся в обратном времени.

Мария смотрела на него с выражением, которое Елена не могла расшифровать. Была ли это признательность? Страх? Что-то третье, то, что не имело имени в живых языках?

— Что ты предлагаешь? — спросил Данила Марию, обращаясь к призраку, как если бы она была живым человеком, достойным уважения.

— Я не предлагаю ничего, — ответила Мария. — Я только показываю. Видишь эти цепи? Они поют, если слушать очень внимательно. Их песня — это песня двух голосов, никогда не поющих в унисон, но создающих гармонию. Это магия Рода, которая старше, чем боги, которым молятся люди. Это магия, которая не сотворила мир, а договорилась с миром, что они будут существовать вместе.

Мария протянула обе руки к цепям. И там, где её прозрачные, ледяные пальцы встретились с противоречащей себе магией, произошло то, что изменило всё.

Цепь не лопнула. Она не расплавилась. Она трансформировалась.

Звено света и звено тьмы, соединившись с намерением Марии, начали вращаться. Вращение превратилось в танец. Танец превратился в спираль. Спираль развернулась в новое измерение, где лёд не был ледяным холодом, а холодом сознания. Где огонь не был разрушительным пламенем, а огнём воли. Где они переплелись в нечто такое, что не имело имени, потому что его никто не осмеливался представить.

Это было прекрасно и ужасно одновременно.

Елена и Данила смотрели, как один из витков цепи начал излучать свет, но свет этот был особый. Не синий холод Скипетра. Не чёрная тьма абсолютного небытия. Это был серебристый свет, свет того, что рождается в точке соприкосновения противоположностей.

— Третий путь это не победа, — сказала Мария, и её голос звучал иначе теперь, полнее, живее. — Это синтез. Это дитя льда и огня, рождённое из согласия. Это магия, которая не властвует и не подчиняется, а трансформирует. И если она родится — если вы сможете ею овладеть — то Скипетр перестанет быть тюрьмой. Он станет колыбелью. Не для царя. Не для народа. Для чего-то нового. Для того, что придёт после России. Для того, чему нет ещё имени.

Елена почувствовала, как её кровь начала гудеть. Это было похоже на то чувство, которое испытываешь перед тем, как сказать что-то, что изменит жизнь навсегда. Только это гудение было не в её груди. Оно была везде. Оно было вокруг неё, в самом воздухе, в самой земле под её ногами.

— Как это может быть? — спросила она, обращаясь и к Марии, и к Даниле, и к самому Скипетру. — Лёд и