Ледяной Скипетр - Алексей Велесов

Тогда они были подругами.

Или по крайней мере, Елена думала, что они были подругами.

Теперь перед её взглядом сидела королева. И огонь мечты был потушен.

Её одежда была проста. Чёрное платье без украшений, кроме одного: в волосах, собранных в высокую причёску, сверкал ледяной гребень — настоящий лёд, не тающий, магический лёд времён древних богов. Этот гребень был символом. Символом её связи со Скипетром, символом того, что она была не просто королевой, а хранительницей чего-то намного более древнего и опасного. Символом того, что она навеки связала себя с этим ледяным сердцем, с этой ледяной магией.

По обе стороны от трона сидели члены её совета.

Боярин Морозов — старик с лицом, исцарапанным морщинами, как земля морозом. Его глаза были пусты, как старые колодцы. Когда-то, давно, в нём была жизнь, была страсть, была вера в возможность перемен. Всё это высохло, и осталась только процедура. Только долг перед государством, долг перед порядком, долг перед холодом, который никогда не согревается. Его руки дрожали, но это были не дрожания болезни. Это были дрожания силы, силы магии, которая жила в его костях вот уже восемьдесят лет.

Рядом с ним — жрец Велеса. Высокий, с длинной бородой, окрашенной в синий цвет ледяной магией. На его груди висели амулеты — древние символы, языческие знаки, огрубелые от времени и использования. Его руки дрожали, но не от болезни. От силы. От магии, которая буквально кипела в его жилах, стремясь вырваться наружу. Елена видела, как мышцы его щек напрягались, как он сжимал кулаки, борясь с желанием встать и действовать.

И слева, в тени, сидел ещё один человек. Молодой, с проницательным взглядом. Его лицо Елена не узнала. Но что-то в его позе, в том, как он сидел на краю кресла, как его руки были готовы что-то схватить, говорило о том, что это был человек действия. Не советник. Исполнитель. Возможно, палач. Возможно, последнее лицо, которое узнают приговорённые перед смертью.

Гвардейцы привели Елену и Данилу в центр зала. Остановили их на расстоянии примерно в тридцать шагов от трона. Достаточно близко, чтобы увидеть выражение лица Ксении. Достаточно далеко, чтобы почувствовать дистанцию между подданной и королевой.

Между ними была пропасть.

Ксения сидела неподвижно. Её стройная фигура в чёрном платье была как скульптура, как часть архитектуры, как не живое, а лишь символическое изображение власти.

Долгую минуту она просто смотрела на них, ничего не говоря. Её серые глаза скользили по лицу Елены, исследуя, как если бы королева смотрела не на женщину, а на явление природы, требующее объяснения. Затем её взгляд переместился на Данилу, и Елена видела, как что-то дрогнуло в её лице — едва заметное, но всё же дрогнуло. Признание? Сожаление? Что-то третье?

Наконец, Ксения встала.

Она встала медленно, как если бы движение стоило ей огромных усилий. Её рука скользнула по подлокотнику трона, оставляя след льда. Везде, где касалась её рука, появлялись ледяные кристаллы, которые светились с собственным внутренним светом, словно холод, исходящий от её кожи, был не просто физическим явлением, но магическим, сознательным.

Её голос, когда она заговорила, был тихим, но раздавался по всему залу так, как будто каждый камень стен усилил его, как если бы сам воздух переносил каждое её слово с особой тщательностью.

— Елена Корнилова, — сказала Ксения, произнося имя с тем же тоном, которым произносят название болезни. — Елена, которую я знала когда-то. Елена, которой я доверяла. Ты проникла в Сердце. Ты спустилась в камеру под Успенским собором. Ты видела Скипетр. Ты прикасалась к цепям, что держат его. Теперь ты знаешь слишком много. Теперь ты видела.

Она спустилась с возвышения.

Это было невинное движение, просто встала со своего трона и спустилась вниз по ступеням. Но движение это было исполнено такой власти, такого авторитета, что весь зал словно присел, готовясь к чему-то грандиозному.

С каждым её шагом по красному ковру температура в зале падала. Морозники по краям комнаты спрессовались ближе к стенам, давая ей дорогу, как если бы её холод был материальным, осязаемым присутствием, которое отталкивало всё живое.

Ксения спустилась с возвышения и подошла к Елене так близко, что между их лицами осталось не более полутора метров. Данила напряг мышцы, готовясь к прыжку, но гвардейцы сразу же обнажили мечи, и он вынужден был остаться на месте.

— Знаешь ли ты, что видели те, кто до тебя спускался в ту камеру? — спросила Ксения, её голос был почти шёпотом, но он раздавался громко, как если бы говорила не один человек, а целая армия. — Знаешь ли ты, кем они становились после этого? Знаешь ли ты, что они видели?

Елена не ответила. Но Ксения, похоже, и не ожидала ответа.

— Они видели Россию, — продолжала королева, её голос вдруг стал почти ласковым. — Видели её истинную природу. Видели, что под покровом земли бежит не кровь, а ледяная магия. Видели, что солнце светит не совсем так, как должно. Видели, что каждый шаг, который они делают, каждый вдох, который они берут, поддерживается силой, которая не должна быть поддерживаема. Становились они врагами не потому, что желали быть врагами. Становились они врагами потому, что видели слишком много.

Она вернулась на свой трон.

Её движение было быстро, почти телепортацией. Она прошла расстояние в три шага и сидела обратно на троне, словно это было единое, неделимое движение.

— Они становились врагами государства, — продолжала королева. — Люди, которые знают о существовании Скипетра, которые понимают его природу, которые осознают, что магия, на которой держится вся Империя, — это не абсолютная сила, а договор со старыми богами, со старыми силами, со старым порядком — такие люди становятся опасны. Потому что знание делает человека ответственным. И ответственность… ответственность часто заставляет людей действовать против государства. Заставляет их верить, что они могут изменить то, что существует сотни лет.

Она замолчала и посмотрела на Елену, как если бы задавала вопрос.

— Заставляет их думать, что они знают лучше, чем миллионы до них. Лучше, чем боги. Лучше, чем Род, создавший этот мир парадоксом.

Сразу же, словно это был сигнал, боярин Морозов встал.

Его движение было медленным, артритным, выполненным с громадным усилием. Но когда он встал, весь его вид изменился. Спина выпрямилась. Морщины на его лице как будто углубились, став не признаками возраста, а знаками власти, знаками долгих лет служения государству.

— Казнить! — крикнул он, голос его был резок и высок, как ржание мёртвого коня, как