Сгорать от любви (и от стыда) - Яна Шарм

— огонь. Есть задача — спасти. Есть братья, на которых можно положиться. Все просто. Гораздо страшнее бывает тут, снаружи. Где все запутано и непонятно. Где люди годами горят изнутри, тихо, без пламени, и никто не бросается их спасать.

Его взгляд упал на ее руку, лежавшую рядом с кружкой. На обручальное кольцо, которое она, дура, забыла снять. Она инстинктивно прикрыла его другой рукой. Он заметил. Конечно, заметил. Его лицо не изменилось, но в глазах промелькнула тень.

— А тебе не страшно? — тихо спросил он, глядя ей прямо в глаза. Больше не «вы», а «ты». Резкая, интимная смена, сметающая все формальности. — Сидеть в своей идеальной клетке и бояться в ней дышать? Бояться, что хрусталь зазвенит от твоего крика?

Она ахнула, словно он ударил ее посильнее, чем любое физическое воздействие. Но это был не удар. Это было освобождение. Признание. Кто-то наконец-то увидел. Не идеальную картинку, а то, что скрывалось за ней — тихое, безысходное отчаяние.

— Да, — прошептала она, и голос ее сломался, предательски задрожав. — Чертовски страшно.

Он не стал ничего говорить. Не стал утешать или давать советы. Он просто протянул руку через стол и накрыл своей широкой, шершавой ладонью ее пальцы, все еще сжимавшие чашку. Его прикосновение было обжигающим, как прикосновение к раскаленному металлу. Она замерла, боясь пошевелиться, боясь, что он уберет руку, и снова вернется ледяное одиночество.

— Я с того дня вспоминаю одно, — сказал он, и его большой палец начал медленно, почти гипнотически водить по ее костяшкам, рисуя невидимые узоры. — Не твои смешные трусы. А твои глаза. В них был такой огонь. Такой безумный, отчаянный вызов всей этой ху… всей этой благополучной, вымершей красоте вокруг. Я подумал — вот оно. Настоящее. Та самая искра, из которой может разгореться настоящее пламя.

Он наклонился чуть ближе через стол, и его лицо было теперь так близко, что она видела золотые искорки в его карих глазах, маленький шрам над бровью и упрямую прядь волос, выбившуюся на лоб.

— И я с того дня хотел сделать только одно.

Он не стал спрашивать. Он не стал ждать разрешения или сигнала. Его движение было стремительным и безоговорочно уверенным. Он отпустил ее руку, чтобы своей рукой коснуться ее щеки, крупные пальцы ушли ей под подбородок, притягивая ее к себе через узкий столик. И поцеловал.

Это был не робкий, вопросительный поцелуй. Это был захват. Завоевание. Заявление на право собственности. В нем была вся та страсть, вся та прямая, не знающая полутонов мужская энергия, которой ей так не хватало. Его губы были твердыми и властными, они заставляли ответить, требовали сдачи. И она сдалась. Стоило ей откликнуться, отозваться на его натиск, как поцелуй смягчился, стал глубоким, исследующим, бесконечно нежным. Он был как сам Сергей — грубый брутальность снаружи и потрясающая, неожиданная нежность в сердцевине.

В ушах стоял гул, мир сузился до точки соприкосновения их губ, до его руки на ее щеке, до вкуса горького кофе и чего-то неуловимого, что было просто им, — смесь свежего воздуха и той самой, желанной, опасной свободы.

Он отпустил ее так же внезапно, как и начал. Они сидели, тяжело дыша, разделенные узким столиком, но ощущая такую близость, будто между ними не было никаких преград. Воздух потрескивал от пережитого напряжения.

— Вот, — хрипло выдохнул он. Его глаза пылали триумфом и чем-то еще, более глубоким. — Я это сделал.

Вика не могла вымолвить ни слова. Она прикоснулась кончиками пальцев к своим губам, все еще горящим, полным, невероятно живым от его прикосновения. Внутри все горело. Трещало и рушилось. Все запреты, все страхи, вся ледяная скорлупа ее брака обращалась в пепел, уносимый ветром этого безумного, прекрасного поцелуя.

Она вскочила, чуть не опрокинув стул. Книги на соседнем столе качнулись, грозя обрушиться.

— Мне… мне нужно идти.

— Я знаю, — кивнул он, не пытаясь удержать. Не произнося ни слова о следующей встрече. Его глаза, все еще темные от страсти, говорили обо всем сами. Он добился своего. Он разжег пожар, и теперь он знал — он будет греть ее изнутри, куда бы она ни побежала.

Она почти бежала по улице, под холодным осенним дождем. Капли падали на ее разгоряченное лицо, смешивались со слезами, но не могли остудить тот пожар, что бушевал внутри. Она провела языком по губам, снова и снова возвращаясь к тому моменту, к его вкусу, к его силе.

Это было страшно, безрассудно и абсолютно неправильно. И впервые за много лет она чувствовала себя по-настоящему, до головокружения, живой. И этот пожар она не хотела тушить.

Глава 8

Секреты и ложь

Ужин был идеальным, как и всё в их жизни. Стейки средней прожарки, спаржа на пару, дорогое бургундское. И тишина. Глубокая, звенящая, нарушаемая лишь точным, размеренным звоном ножа и вилки Дмитрия о фарфор и шелестом страниц делового отчета, который он изучал, не отрываясь. Он ел и читал одновременно, его присутствие за столом было формальностью, обязанностью.

Вика ковыряла вилкой еду, глядя на свое размытое отражение в черном окне. Она видела женщину с заплетенными в тугой узел волосами, в дорогом шелковом халате, в идеальной, выхолощенной обстановке. И эту же женщину с тайной, пылающей внутри, как украденный уголёк.

Эта тайна делала ее глаза блестящими, а губы — припухшими от недавнего, дерзкого поцелуя. Она была чертовски привлекательной, и он, единственный, кто должен был это видеть, был слеп.

В кармане ее халата лежал телефон. Молчащий. Но его молчание было оглушительным, оно заглушало звон хрусталя и ровное, механическое дыхание мужа. Весь день она ловила себя на том, что ее пальцы нащупывают холодный корпус, ее взгляд бежит к экрану каждые пять минут. Она ждала. Жаждала. Как наркоман.

— Ты что-то сегодня очень отстраненная, — заметил наконец Дмитрий, перелистывая страницу, даже не глядя на нее. Его голос был ровным, диагностирующим. — Устала? Перегружена? Может, тебе стоит сходить к массажисту? Снять напряжение.

«Устала? Нет, дорогой. Я жива. Впервые за долгие годы. Я целуюсь в книжных с пожарными, получаю от них дурацкие фотографии и чувствую себя так, будто мне шестнадцать и я украдкой сбегаю с уроков. Я одновременно сжигаю мосты, на которых мы с тобой так комфортно устроились, и строю воздушные замки из пепла. И это чертовски изнуряет, да. Но это та усталость, после которой чувствуешь себя живым».