Сгорать от любви (и от стыда) - Яна Шарм

Ветер, резкий и влажный, гулял по пустоши, с воем налетая с воды, трепля пряди ее волос и заставляя кожу покрываться пупырышками. Шум волн был не романтичным шепотом, а низким, мощным гулом, ударяющим о берег с первобытной силой и откатывающимся с шипящим вздохом. Было холодно, по-настоящему холодно, и этот холод делал каждое прикосновение острее.

Он вышел из машины и, не выпуская ее руки, повел к кромке воды. Песок хрустел под ногами. Она шла, повинуясь его ведущей руке, чувствуя, как каждый нерв в ее теле поет от напряжения и предвкушения.

— Я больше не могу, Вика, — его голос прозвучал тихо, но был слышен сквозь грохот прибоя, будто доносился изнутри нее самой. — Я не могу делать вид, что ты не моя. Каждая твоя ложь ему… она меня сжигает изнутри.

Он резко развернул ее к себе. В его глазах бушевало то же море, что было за его спиной — темное, бездонное и опасное. Он не стал ждать ответа. Его руки вцепились в ее волосы, его губы нашли ее губы с такой неистовой силой, что у нее подкосились ноги.

Этот поцелуй не был нежным. Он был голодным, отчаянным, испепеляющим. В нем было все — месяцы тоски, недели тайных встреч, минуты ревнивой ярости к невидимому мужу. Она отвечала ему с той же яростью, впиваясь пальцами в жесткую ткань его куртки, прижимаясь к нему всем телом, пытаясь стереть ту невидимую дистанцию, что все еще оставалась между ними. Его язык был горячим и влажным, его зубы слегка задевали ее губу, и эта небольшая боль была слаще любой ласки.

— Я хочу тебя, — прошептал он, отрываясь от ее губ, его дыхание было горячим облаком на ее холодной коже. Его руки скользнули под ее пальто, сжимая ее бок через тонкую ткань платья. — Здесь. Сейчас.

Она могла только кивнуть, потому что слова застряли в горле. Он сбросил с себя куртку и расстелил ее на сыром песке. Потом его руки нашли молнию на ее платье. Медленный, шипящий звук застежки, смешавшийся с шепотом откатывающейся волны, прозвучал для нее громче любого признания. Холодный воздух ворвался под ткань, коснувшись ее горячей кожи, но тут же его ладони, шершавые от работы и невероятно нежные в своем стремлении, согрели ее. Он стащил с нее платье, и оно упало к ее ногам темным пятном. Он смотрел на нее, стоящую перед ним в одном ажурном белье, при лунном свете, и его взгляд был таким физическим, таким всепоглощающим, что ей казалось, будто он касается каждой клеточки ее тела.

— Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, — сказал он, и в его голосе не было лести, лишь констатация факта, от которого у нее перехватило дыхание и сжалось низ живота.

Он опустился перед ней на колени прямо на влажный песок, и его губы начали свое путешествие. Сначала он прикоснулся к шее, к тому месту, где пульсирует кровь, заставив ее откинуть голову со стоном. Затем его губы обожгли ключицу, а язык вычертил мокрую дорожку в ложбинке между грудями. Его пальцы расстегнули лифчик, и он упал на песок. Холодный ветер обжег соски, но тут же его горячий, влажный рот закрыл один из них, а пальцы принялись ласкать другой. Она вскрикнула, вцепившись пальцами в его коротко стриженные волосы, чувствуя, как ее колени подкашиваются.

Он снимал с нее остатки одежды медленно, словно разворачивая самый ценный и хрупкий подарок в своей жизни, целуя каждый освобожденный участок кожи. Когда она осталась совсем нагая перед ним, дрожа от желания и ночного холода, он привлек ее к себе, и жар его тела через тонкую ткань рубахи сжег последние остатки страха и сомнений.

Он уложил ее на куртку, и его тело, тяжелое и сильное, прикрыло ее, как щит. Песок был холодным и сырым под спиной, но кожа его спины под ее ладонями была раскаленной. Он не спешил, глядя ей прямо в глаза, ища в них разрешение и отдавая — обещание. Он вошел в нее медленно, давая ей привыкнуть к каждому сантиметру, заполняя ее, растягивая, заставляя почувствовать себя полностью занятой, принадлежащей. А когда их тела слились воедино, что-то в ней щелкнуло и рассыпалось. Это было не просто физическое соединение. Это было возвращение домой. В то место, где она была не идеальной Викторией, а просто Викой — желанной, дикой, живой.

Их ритм задавали волны. Сначала неспешный, глубокий, как сам океан, каждый толчок достигал самой ее сути. Потом все быстрее, яростнее, неистовее. Он держал ее за бедра, контролируя глубину, находя те самые точки, от которых у нее темнело в глазах. Она впивалась пальцами в его плечи, глухие, животные стоны вырывались из ее горла и тонули в шуме прибоя.

Она не могла думать ни о чем, кроме него. О запахе его кожи, смешанном с соленым воздухом, о мускулах, играющих под ее ладонями, о том, как его имя становится единственной молитвой на ее устах. Она обвила его ногами, притягивая его глубже, встречая каждый его толчок, теряя грань между болью и наслаждением, между страхом и экстазом.

Его движения ускорились, становясь все более требовательными, безжалостными. Он искал в ней то же освобождение, что и она, и его лицо, искаженное наслаждением, было самым прекрасным, что она видела в жизни. И когда она почувствовала, как внутри нее все сжимается в тугой, огненный клубок, она закричала, не в силах сдержаться, и ее крик унесло в ночь.

Ее тело взорвалось волнами спазмов, более мощных и продолжительных, чем те, что бились о берег. Он, почувствовав ее пик, с глухим, сдавленным стоном обмяк на ней, изливаясь в нее горячими толчками, и в этом было что-то первобытное, животное и абсолютное.

Наступила тишина, нарушаемая только их тяжелым, спутанным дыханием и вечным гулом моря. Он не отдалился, а остался лежать на ней, укрывая ее от холода своим телом, его лицо было уткнуто в ее шею. Она чувствовала бешеный стук его сердца в такт своему, их потные тела слились в одно. Песок прилип к ее спине, ветер охлаждал разгоряченную кожу, но внутри нее все еще пылал пожар.

Он поднял голову и посмотрел на нее. В его глазах, так близко, не было и тени насмешки или торжества.