Сгорать от любви (и от стыда) - Яна Шарм

— Теперь ты моя, — прошептал он, и это был не вопрос, не утверждение, а клятва. — Совсем.

Она кивнула, не в силах говорить, и крупная, горячая слеза скатилась по ее виску и исчезла в песке. Да, она была его. Каждой клеткой. Каждой мыслью. Каждой частичкой души, которая только что переродилась в его объятиях.

Он бережно поднял ее, завернул в свое толстое рубаху и усадил в машину, чтобы согреть. Они не говорили, просто сидели, прижавшись друг к другу, глядя на луну, отражающуюся в черной, безразличной воде. Он водил пальцами по ее плечу, рисуя круги, и это молчаливое прикосновение говорило больше тысяч слов.

И только когда первые бледно-розовые лучи солнца позолотили горизонт, разрывая ночь, до Вики стало медленно доходить. Ослепительное, всепоглощающее счастье смешалось с леденящим душу, животным страхом. Она только что переступила черту, из которой не было возврата. Она изменила мужу. Она отдала себя другому мужчине полностью, без остатка.

Она посмотрела на Сергея, который дремал, прильнув головой к подголовнику, на его расслабленное, умиротворенное лицо, и прижалась к нему сильнее, вдыхая его запах.

Она сделала свой выбор. И теперь ей предстояло жить с его последствиями.

И единственное, что она знала наверняка — что ни за что на свете не хотела бы отмотать время назад.

Глава 12

Ловушка Дмитрия

Рассвет заставал ее на пороге собственного дома, словно нерешительный вор. Тело ее все еще гудело эхом прикосновений Сергея; кожа, под тонкой тканью платья, хранила память о его шершавых ладонях, а губы — соленый привкус моря, ветра и его поцелуев. Она чувствовала себя заново рожденной, выплавленной в горниле ночной страсти, но это новое рождение было сопряжено с муками ада — адом лжи, в который ей предстояло шагнуть.

Ключ повернулся в замке с оглушительным скрежетом, хотя на самом деле механизм был бесшумным. Этот скрежет раздавался у нее в голове. В прихожей царила тишина, но не спокойная, предрассветная, а тяжелая, звенящая, как натянутая струна. И она знала — струна эта вот-вот лопнет.

Дмитрий стоял у панорамного окна в гостиной, спиной к ней. Он был одет в свой темно-синий кашемировый халат, и в его неподвижной позе читалась не расслабленность, а каменная, собранная ярость.

— Доброе утро, — произнесла она, и ее голос прозвучал хрипло и неестественно громко, нарушая гнетущее молчание.

Он медленно, как манекен на шарнирах, повернулся. Его лицо было маской олимпийского спокойствия, но глаза… глаза были ледяными щелями, в которых бушевала буря.

— Весело повеселилась? — спросил он. Фраза была банальной, из дешевого романа, но произнес он ее с таким ядовитым, шипящим спокойствием, что у Вики похолодело внутри и сжался желудок.

— Да… да, конечно, — она прошла мимо него, стараясь двигаться естественно, но ноги были ватными, предательски подкашиваясь. Она вся, каждая пора, пахла морем, ночным ветром и чужим мужчиной, и она отчаянно надеялась, что он этого не почувствует. — Мы с Аленой… болтали до утра. Засиделись.

— До утра, — повторил он, как бездушное эхо. Его взгляд, тяжелый и изучающий, скользнул по ее растрепанным волосам, по слегка припухшим губам, и остановился на ее сумке, которую она поставила на консоль из светлого дуба. — Интересно. Алена звонила мне час назад. Спрашивала, не вернулась ли ты уже, хотела узнать, понравилось ли тебе в том новом спа-салоне, куда вы, по ее словам, собирались вчера вечером.

Сердце Вики провалилось в бездну. Глупая, непростительная, детская ошибка. Она не договорилась с Аленой об алиби. В пьянящем угаре своей тайны она забыла о базовых мерах предосторожности.

— Мы… мы передумали, — запинаясь, выдавила она, чувствуя, как горит лицо. — Решили не тратиться. Просто посидели у нее дома, с вином.

— У нее дома, — он сделал медленный, неспешный шаг к ней. Он не кричал. Его тихий, мерный голос, отчеканивающий каждое слово, был страшнее любого крика. — И что же вы делали, «посидели»? Смотрели фотографии? Вспоминали старые времена? Вязали?

Она ничего не ответила, чувствуя, как трещина в фундаменте их брака с грохотом превращается в пропасть.

— Знаешь, что меня больше всего бесит? — он подошел вплотную, и она почувствовала исходящий от него холод, будто от открытой морозильной камеры. — Не твоя ложь. Даже не твои потные ладони и бегающие глаза. А этот… запах.

Он резко, почти с ненавистью, вдохнул воздух рядом с ее виском, и все его тело напряглось.

— Ты пахнешь дымом, Виктория. И ветром. Словно только что вернулась не с посиделок, а с пожара.

Она отшатнулась, словно от удара. Пожар. Его пожар. Запах его кожи, его профессии, который стал для нее наркотиком, для Дмитрия был неоспоримым вещественным доказательством преступления.

— Это от костра, — слабо солгала она, и сама услышала, насколько это неправдоподобно. — Мы… мы сидели у Алены на балконе, жгли свечи в железном жаровне… Был легкий дымок.

— НЕ ВРИ МНЕ! — его терпение лопнуло. Он не закричал, а прошипел, и от этого низкого, змеиного звука по ее коже побежали мурашки. Его рука с силой обрушилась на полку консоли, и та жалко затрещала. — ГДЕ ТЫ БЫЛА? С КЕМ?

В этот момент его взгляд, острый как бритва, упал на ее сумку. А точнее, на тонкую, почти невидимую щель между металлическим замком и кожей. Оттуда, как обличительный перст судьбы, медленно сыпалась на идеально отполированную светлую поверхность столешницы тонкая струйка песка. Мелкого, светло-серого, морского песка. Того самого, что набился в складки ее сумки за ту ночь на пляже, когда она лежала на его куртке.

Он замер, уставившись на эту маленькую, ничтожную кучку. Его лицо, обычно такое невозмутимое, исказилось гримасой такой немой боли и леденящего презрения, что Вике стало физически плохо. Она увидела, как дрогнула его нижняя губа.

— Песок, — прошептал он с ледяным, обескураженным изумлением. Он медленно протянул руку, коснулся пальцами песчинок, словно проверяя, реальны ли они. — Ты… у костра на балконе… с песком.

Он медленно поднял на нее глаза. Лед в них растаял, уступив место чему-то худшему — абсолютному, безоговорочному пониманию. Взгляд, в котором не осталось ни капли надежды.

— Всё кончено, не так ли? — спросил он, и его голос вдруг стал пустым и до смерти усталым. — Ты уходишь. К нему.

Она стояла, не в силах пошевелиться, глядя