Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

– Мы очень рады сделать угодное государю, – отвечал Олесницкий, – и не пренебрегаем хлебом-солью и вот уже несколько дней дожидаемся этого приглашения. Но нам неприлично быть на обеде, если ваше господарское величество не почтите в нас особу его королевского величества и не укажите одному из нас места за одним столом с собой.

– Я короля польского на свадьбу к себе не просил, – сказал Дмитрий. – Вы сядете за мой стол, как послы.

Олесницкий хотел возразить, но тут к нему подошел Мнишек и вполголоса стал убеждать не спорить о местах. Олесницкий сослался на полученную им инструкцию. Воевода перебил его:

– Не держитесь слишком строго инструкции на этот раз, чтобы не привести в затруднение других дел его величества и Речи Посполитой. Я уверяю ваши милости, что теперь можно очень многое у него вытребовать для пользы короля и Речи Посполитой.

Он еще долго говорил в том же духе; наконец Олесницкий сказал:

– Сами собою мы не смеем отступить от инструкции, но если его господарское величество даст нам письменное свидетельство к королю, что мы не хотели отступать от инструкции и делаем это по уверениям и обещаниям с его стороны, что от этого произойдет много пользы для Речи Посполитой и его величества короля, – а твоя милость, пан воевода, заступишься за нас перед королем, чтоб не казалось, что мы хотели тем унизить достоинство его королевского величества, – тогда примем место, которое, как пан воевода говорит, нам назначено.

Мнишек облегченно вздохнул и, довольный своей дипломатией, объявил царю, что дело улажено.

Обедать пошли в Грановитую палату. Олесницкого усадили за отдельный стол, примыкавший к царскому столу; ему прислуживал стольник. Остальных гостей рассадили так, что русские сидели спиной к царя, а иноземцы – лицом.

Обед состоял из жареных тетеревов, обложенных лимоном, заячьих голов, начиненных мелко искрошенным мясом, баранины в борще, куриц с кислой и соленой подливой, крошеных бараньих легких с кашей и медом, пирожков с бараниной, свиным салом, яйцами, творогом и огромных медовых пирогов. На десерт подали варенья, хлеб с кусками сотового меда и длинные прутья корицы.

В конце обеда, под звуки польской музыки, Дмитрий поднял чашу за здоровье короля, а потом послал чарку вина Гонсевскому, желая, чтобы тот подошел к нему с выражениями признательности. Гонсевский заупрямился, считая, что это уронит достоинство короля, но Бучинский в ужасе зашептал ему:

– Бога ради, идите! Иначе получится скандал…

Посол волей-неволей покорился и подошел к царской руке.

Желая показать польским послам, что он водит дружбу не с одним Сигизмундом, Дмитрий велел позвать своих послов, которые на днях должны были выехать в Персию. Рассказав гостям о цели их посольства, царь гордо добавил:

– Я также посылаю послов к королям французскому и английскому, в Венецию и к итальянским князьям!

А после обеда, уже выйдя на улицу, он приказал показать полякам 42 пары охотничьих кречетов и равнодушно обронил:

– Я уже послал триста пар таких польскому королю.

Поляки не поверили и раздраженно шептались между собой:

– Неправда, не посылал, а так только, для магнифиценции выдумывает (то есть для придания величественности.– С.Ц.).

В понедельник, 12 мая, вновь был пир (из русских на нем присутствовали только двое: Афанасий Власьев и князь Рубец-Масальский). Дмитрий любезно известил Олесницкого и Гонсевского, что в этот день во дворце не будет ни цесаря, ни послов, тем самым давая понять, что вопрос о местах снимается. Олесницкий принял слова царя за чистую монету и после пирушки пустился в пляс, не сняв шапку. Дмитрий, танцевавший с Мариной, тут же знаком подозвал Мартина Стадницкого и велел ему передать увлекшемуся танцору, что если он не снимет шапки, то ему снимут голову. Олесницкий был вынужден признать про себя, что если послов на вечеринке и не было, зато цесарь был налицо.

В конце пиршества Дмитрий объявил, что в следующее воскресенье за городом состоится турнир, где паны смогут преломить копья в честь новобрачных. Это сообщение было встречено бурной овацией.

Вечером того же дня польские послы совещались с думными боярами и дворянами о совместных действиях против турок. Олесницкий подробно расспрашивал, сколько войска сможет выставить царь, каковы его военные планы и т. д. Его любопытство отпугнуло и насторожило бояр.

– Быть может, король хочет только нашу силу выведать, а потом ничего не делать – так это ложь и обман будет!

После этих слов стороны окончательно перессорились. Когда Дмитрию доложили о результатах совещания, он с досадой ответил, что все решит сам. Царь твердо надеялся на будущее, не подозревая, что оно уже не принадлежит ему: под его ногами зияла бездна.

***

В тот день в Москве обнаружились первые признаки народного возмущения. К царскому столу подавалась телятина, и некоторые из поваров не захотели поганить себя приготовлением греховного по московским понятиям кушанья. Они вышли на Красную площадь и открыто роптали на царя перед народом. Москвичи и так были возбуждены. Все эти дни в Москве стоял непривычный для русского уха шум – пьяные поляки скакали по улицам, орали песни, стреляли в воздух ради потехи… В Кремле между соборами был возведен сруб, в котором 34 трубача и 34 барабанщика без устали наигрывали польские мелодии, издавая, по словам летописца, «крик, вопль и говор неподобный». Благочестивые горожане крестились и отплевывались:

– И как это огонь не снизойдет с неба и не опалит сих окаянных?

Все светские увеселения признавались тогда на Руси богомерзским делом, и если русские иногда предавались им, то не иначе, как с сознанием того, что они совершают тяжкий грех.

Агенты Шуйского подогревали эти настроения. Они ходили по улицам и говорили хмурым москвичам:

– Что это за царь! По всему видно, что он не настоящий сын Ивана: обычаев старинных не держится, ест телятину, в церковь ходит не так прилежно, как прежние цари, и перед образами не очень низко поклоны кладет. Бани хоть и каждый день топятся, а он со своей женой-еретичкой спит, да так, не обмывшись, и в церковь идет, а за собою ведет поляков, а они собак вводят в церковь: святыня оскверняется! Нет, он не может быть истинный Дмитрий!..

В толпе уже находились такие, кто вздыхал по Борису:

– Вот царь был, так царь: родной отец!..

Одного говоруна схватили приставы и донесли о его речах Дмитрию. Царь вначале вспылил и приказал пытать его, но затем, когда выяснилось, что схваченный не совсем трезв, отошел и сказал боярам:

– Что за беда – пьяный болтал! А хоть бы и трезвый, все равно не хочу беспокоить себя всякой глупой болтовней.

Мнишек