Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

– Это все вздор!

После того, как ушли немцы, к царю приехал Мнишек.

– Опасность очевидна! – убеждал он зятя. – Жолнеры пришли ко мне сегодня и сказали, что вся Москва поднимается на поляков. Заговор несомненно существует…

Дмитрий пожал плечами.

– Удивляюсь, как это ваша милость дозволяет себе приносить такие сплетни.

– Осторожность не заставит пожалеть о себе никогда! – взывал воевода к разуму царя, но Дмитрий прервал его:

– Ради Бога, пан-отец, не говорите мне об этом больше, иначе мне будет это очень неприятно. Мы знаем, как управлять государством, и уверяем вас, что нет никого, кто бы мог что-нибудь против нас сделать. Да если бы мы и увидали что-нибудь дурное, – в нашей воле такого жизни лишить. Впрочем для вашего успокоения я прикажу стрельцам ходить с оружием по тем улицам, где стоят поляки.

Затем к царю явился Басманов, исполнявший обязанности дворцового коменданта. Он рассказал, что кремлевская стража обнаружила ночью шестерых подозрительных человек, пытавшихся пробраться во дворец. Троих из них стрельцы уложили на месте, а остальных поймали; но несмотря на пытки, они упорно молчат.

Дмитрий на минуту призадумался.

– Хорошо, – сказал он, – я сделаю розыск: дознаемся, кто против меня мыслит зло.

Однако он отложил следствие до следующего дня.

В пятницу к Шуйскому окончательно перешло руководство над войском (около 18 тысяч человек), которое квартировалось рядом с Москвой. Почти все сотники и пятидесятники поддерживали заговор. От царя удалось скрыть не только неповиновение войска его приказу отправиться в Елец, но и ввод в столицу около трех тысяч стрельцов. Вечером стрельцы заняли все ворота Белого города, чтобы изолировать поляков. Их намерения были настолько очевидны, что многие паны собрали свою челядь в домах, где они располагались, и выставили на ночь караулы. Некоторые поляки кинулись в оружейные лавки запасаться порохом, но при виде их хозяева лавок закрывали двери, прикидывались, что не понимают, чего хотят посетители или просто отвечали, что пороха нет.

Поздно ночью, во время очередной дворцовой пирушки, Шуйский от имени царя распустил почти всех алебардщиков – в ночной страже осталось всего около 30 телохранителей. Дмитрий ничего не знал и пребывал в самом прекрасном расположении духа, обсуждая с панами и боярами, как бы роскошнее обставить готовящийся турнир и маскарад. Перед рассветом он вместе с Мариной отправился спать в ее покои.

Ему оставалось жить около четырех часов.

IX. Смерть

Заговорщики не спали всю ночь. Выступление было назначено на утро, перед самым рассветом. Это было самое удобное время: москвичи вставали рано, а поляки, утомленные дневными увеселениями и возлияниями, спали допоздна. Дома, где размещались паны и шляхта, были в эту ночь «ознаменованы» (отмечены) людьми Шуйского. Ближе к рассвету князь расставил заговорщиков по местам: одних – на Красной площади, для штурма дворца, других – по улицам, чтобы они поднимали народ на поляков. Шуйский всеми средствами старался обеспечить подавляющий численный перевес мятежников, для чего распорядился даже выпустить из тюрем заключенных и раздать им топоры и мечи. Все это доказывает, что ему так и не удалось привлечь народ к свержению Дмитрия.

Около четырех часов утра, с первым лучом солнца, в церкви св. Ильи на Новгородском дворе и на Ильинке ударили в набат. Звон немедленно подхватили колокола других церквей и монастырей и последним – большой полошный колокол, который обычно возглашал общегородскую тревогу. Не все звонари были участниками заговора: многие звонили только потому, что услыхали набат в других частях города.

За короткое время Красная площадь оказалась запружена встревоженными москвичами.

– Что за тревога? – недоуменно спрашивали они, не видя ни пожара, ни какой другой беды.

К ним подъехали на конях главные заговорщики – братья Шуйские, Татищев, Голицыны – в сопровождении примерно двухсот вооруженных купцов и стрельцов.

– Литва собирается убить государя и перебить бояр, – закричали они народу, – идите бить Литву!

Одновременно другие заговорщики распространяли этот же слух по наиболее людным улицам Москвы. Как обычно бывает в подобных случаях, далеко не все понимали, кто кого хочет убить, но крики заговорщиков и уголовников: «Идите на Литву! Бейте Литву, берите их животы себе!» – были всем понятны и находили немедленный отклик у большинства горожан.

Толпы москвичей, вооруженных ружьями, саблями, копьями, топорами и рогатинами, побежали за заводилами мятежа к дворам, где находились поляки. Одни думали при этом, что идут защищать царя, другими двигала слепая ненависть к наглым гостям, третьи примкнули к мятежу в надежде поживиться заморским добришком.

Шуйский повел заговорщиков во дворец. С обнаженным мечом в правой руке и крестом в левой он торжественно въехал в Кремль через Фроловские (Спасские) ворота. Перед Успенским собором князь спешился, помолился перед Владимирской иконой Божьей Матери и призвал:

– Во имя Господне идите против злого еретика!

Толпа с воем ринулась ко дворцу.

Дмитрий и Марина, проснувшись, не сразу поняли, что происходит. Царь вначале не проявил никаких признаков беспокойства. Накинув кафтан и оставив жену в опочивальне, он пошел в свой дворец по переходу, соединявшему оба здания. В сенях он встретил князя Дмитрия Шуйского, вероятно, посланного вперед, чтобы усыпить бдительность царя.

– Что случилось? – спросил его Дмитрий.

– Я не знаю. Должно быть – пожар, – ответил заговорщик.

По московскому обычаю цари должны были присутствовать на пожаре. Дмитрий уже было направился назад, чтобы предупредить Марину о том, что ему нужно уехать, как вдруг набат, раздавшийся в самом Кремле и крики толпы, приближавшейся к дворцу, остановили его. Он вернулся в свой дворец, где столкнулся с Басмановым.

– Поди узнай, что такое! – приказал ему Дмитрий.

Басманов подбежал к ближайшему окну и, распахнув ставни, отпрянул от неожиданности: внизу угрожающе топорщились копья, бердыши и рогатины.

– Что вам надобно? Что это за тревога? – крикнул он из окна.

– Выдай нам твоего царя-вора! – раздалось ему в ответ.

Басманов бросился назад, к Дмитрию.

– Беда, государь! Сам виноват – не верил своим верным слугам! Бояре и народ идут на тебя!

Вслед за ним в комнату вошел дьяк Тимофей Осипов, – человек, известный в Москве своей набожностью и трезвостью. Алебардщики пропустили его во дворец, видимо, потому, что он был без оружия. Осипов считал Дмитрия Гришкой Отрепьевым и хотел принять мученический венец за правду; накануне он исповедался, причастился и теперь явился во дворец обличить «еретика-расстригу».

– Ну, безвременный цесарь, проспался ты? – сказал дьяк. – Выходи давать ответ людям. Велишь себя именовать непобедимым цесарем, что Богу противно, – а ты не цесарь: ты вор, расстрига Гришка Отрепьев, чернокнижник, еретик, ругатель православной веры.

Впав в экзальтацию, он