Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

– Ради Бога, не говорите мне об этом. Я знаю, где царствую; у меня нет врагов, я же владычествую над жизнью и смертью каждого.

Другим полякам, говорившим ему о том же, он отвечал, что народ любит его и что он силен, как никогда, и желает только веселиться.

Хуже всего было то, что Дмитрий не замечал, что он уже не внушает прежнего доверия ни русским, ни полякам. Став царем, он изменился, и эта перемена была далеко не в лучшую сторону. Один шляхтич оставил нам психологический портрет Дмитрия последних дней царствования. Новый московский царь, пишет он, надменный честолюбец, который не выносит малейшей критики даже от близких людей. Он обожает военное дело и сам считает себя величайшим полководцем. Ему всегда неприятно, если в его присутствии хвалят кого-нибудь другого. Он любит прихвастнуть и играть роль. По натуре он недурной человек, но действует всегда по первому впечатлению; страшно вспыльчив, но отходчив; впрочем его великодушие больше проявляется на словах, чем на деле. Несмотря на то, что он любит видеть роскошь вокруг себя, он склонен скорее к умеренной жизни, питает отвращение к пьянству; однако нельзя сказать с уверенностью, что ему чужды другие человеческие слабости. Во всяком случае, это – светлая голова, хотя и не получившая достаточного образования. Он сторонник просвещения, довольно равнодушен к религии и хотя исповедует православие, но эта не та вера, которой живет русский народ.

Гораздо строже к своему бывшему духовному чаду отнесся о. Савицкий. В своих записках он обвиняет Дмитрия в том, что он одержим бесами гордыни и сладострастия и предан чувственным наслаждениям. Царь, говорит иезуит, не терпит превосходства и ставит себя выше всех прочих христианских государей, будучи убежден, что ему суждено удивить свет подвигами нового Геркулеса. Его уверенность в своих познаниях и способностях не имеет границ; он тешится своим всемогуществом, словно его царствование будет продолжаться вечно. Между тем он выставляет себя в смешном виде, возясь со своими самозваными титулами. К папе он относится без достаточного уважения, а к польскому королю питает явную антипатию, которая может легко перейти в открытую вражду.

В качестве иллюстрации враждебных намерений Дмитрия по отношению к Сигизмунду, о.Савицкий приводит описание своей последней аудиенции в Кремле. Она случилась в понедельник, 12 мая. Беседа проходила наедине. После того, как иезуит приветствовал царя и поцеловал у него руку, Дмитрий рассыпался в любезностях и уверениях, что он отнюдь не забыл прошлое. Затем он встал с трона и стал мерить комнату крупными шагами; Савицкий продолжал стоять на месте. Тогда Дмитрий взял его под руку и увлек за собой; разговор оживился. Савицкий сразу затронул религиозную тему, и царь горячо поддержал его: конечно, в Москве должно быть иезуитское училище и как можно скорее! Савицкий возразил, что, к сожалению, в этой школе пока некому обучать и обучаться, но Дмитрия это не остановило – учеников и преподавателей можно выписать из-за границы… Тут он замолчал и вдруг, резко переменив тему, заговорил о своем войске. У него уже теперь собрано под Ельцом сто тысяч человек, готовых двинуться по его приказу, куда угодно, с гордостью сообщил он иезуиту. Впрочем, он еще не решил окончательно, куда их направить – может быть, против турок, а, может быть, против кого-нибудь другого… И без всякого перехода Дмитрий начал жаловаться на Сигизмунда, что тот не признает его новых титулов. После этого наступило короткое, но тягостное молчание. Чтобы как-то разрядить его, Савицкий произнес банальную фразу о том, что Провидение не допустит неприязни и раздора между столь могущественными государями. Однако он покинул царя, тревожимый самыми мрачными предчувствиями.

Передают, что в эти дни у Дмитрия было странное видение. Однажды, когда он лежал в постели, к нему приблизилась фигура старика. Царь в испуге вскочил – видение исчезло. Но стоило ему опять прилечь, старик появился вновь и сказал:

– Ты добрый государь, но за несправедливости и беззакония слуг твоих, царство твое отнимется у тебя.

Дмитрий позвал Бучинского и поведал ему о случившемся. Бучинский, протестант, вежливо посмеялся над его страхами и заверил, что спасение как самого царя, так и России напрямую зависит от скорейшего введения в ней лютеранства. Дмитрия не особенно утешили его слова; гораздо больше его успокоило предсказание одного астролога, который предрек, что его царствование продлится 34 года.

***

Тем временем Шуйский пользовался любой возможностью, чтобы привлечь к заговору новых участников. По свидетельству князя Волконского, накануне решающих событий Шуйского поддерживало около 300 представителей боярской аристократии. Это были, так сказать, корни заговора, а его ветви раскинулись еще шире – среди московских купцов, стрельцов, посадских…

Главное, что объединяло заговорщиков, была ненависть к полякам. Действительно, безмозглая шляхта шагу не могла ступить, чтобы не оскорбить достоинства русских людей. Одни поляки кичились благосклонным отношением к ним царя и бахвалились перед москвичами:

– Ваша казна вся перейдет в наши руки!

Другие, подбоченясь и бряцая саблями, заявляли:

– Мы вам дали царя!

Толпами шляясь в пьяном виде по московским улицам, они задевали прохожих, набрасывались на женщин, вытаскивали их из экипажей и врывались в дома, где замечали красивую хозяйку или дочку. Особенной наглостью отличались панские слуги – гайдуки, большинство которых, кстати, происходило из православных русских областей, принадлежавших Речи Посполитой (впрочем, москвичи не признавали их за своих). Возмущение их бесчинствами росло с каждым днем.

Наконец враждебная атмосфера, сгущавшаяся вокруг них, заставила буянов насторожиться. В воскресенье среди поляков распространился слух, что москвичи готовят их избиение. Однако невозмутимость Дмитрия, видимо, передалась и им, поэтому они не только не изменили своего поведения, но даже не позаботились ради собственной безопасности переехать в другие дома, поближе друг к другу.

Сам царь вечер вторника, 13 мая, посвятил Станиславу Немоевскому, который привез для продажи драгоценности королевы Анны. Дмитрий с удовольствием рассматривал бриллианты, а затем приказал принести собственные сокровища и тоном знатока рассказывал Немоевскому о свойствах драгоценных камней.

Между тем в этот вечер решилась его судьба.

Видя растущую ненависть москвичей против поляков, Шуйский посчитал, что настало время перейти к решительным действиям. Вечером 13 мая он собрал у себя в доме заговорщиков и изложил им свой план.

– С самого начала я говорил, – начал свою речь Шуйский, – что царствует у нас не сын Ивана Васильевича, а Гришка-расстрига, и за то я чуть было головы не потерял. Меня Москва тогда не поддержала! Но пусть бы он был не настоящий царевич, да человек хороший, а то видите сами, до чего доходит! Он женился на польке и