Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

Олесницкий вспыхнул от последних слов, но, сдержав гнев, сказал только, что Сигизмунд посадил Власьева за один стол с собой не по прежнему обычаю, а по особой любви к Дмитрию. Затем, он едко добавил:

– Допустив тебя до чести равной с послами папским и императорским, король был уверен, что за эту честь не только нас двоих, но и десять польских послов московский государь усадит за стол с собой!

Тогда Власьев сухо и решительно спросил: желают ли послы ехать на обед к цесарю?

– Не поедем! – так же решительно ответил Олесницкий. – Мы недовольны теми местами, которые ты нам объявил от имени государя своего.

Пир в Грановитой палате начался без них. Мнишек, не видя послов, осведомился у Дмитрия о причине их отсутствия, и, узнав ее, с досадой сказал:

– Если послам его королевского величества не оказано чести, как они требуют именем короля, то и я не могу быть за столом!

Дмитрий твердо стоял на своем, и воевода вышел из-за стола.

Пир продолжался без него. День был постный, поэтому на стол подавали в основном рыбные блюда: вареных и жареных в меду и посыпанных шафраном осетров, белуг, белорыбиц, судаков, рыбные пироги и т. п. Десерт состоял из обычных московских сластей – медовых печений, сахарных голов, длинных прутьев корицы, варений, квашеных арбузов, и изделий польских поваров – мороженого и конфет. Пышность царского столового убранства неприятно сочеталась с нечистоплотностью: золотые тарелки и ложки были не совсем чисты и не менялись в течение всего обеда; русские брали кушанья руками и разбрасывали объедки по полу. Оттенок европеизма пиршеству придавали только музыканты Станислава Мнишека и любимое поляками венгерское вино, подаваемое в больших количествах. Кроме вина стольники беспрестанно разносили московские водки, меды, пиво (последнее варево поляки нашли отвратительным, зато ягодному меду оказали должное внимание).

Дмитрий несколько тяготился московским церемониалом, хотя и следовал ему неукоснительно. Зато вечером, за ужином в присутствии родственников супруги и тестя, он дал себе полную волю и разошелся вовсю. Сменив русское платье на польский кафтан, он преобразился и сделался непринужден и неистощимо весел: говорил без умолку, отпускал остроты и постоянно менял тон, изображая из себя то лихого рубаку, то непобедимого полководца, то государственного преобразователя. Между прочим он вспомнил Александра Македонского и с восхищением заявил, что завидует его победам и жалеет лишь о том, что не живет в его время – тогда он сумел бы стать его другом. О современниках царь отзывался без восторга и даже по большей части презрительно. Так, императора Рудольфа он назвал дикарем, боящимся показаться собственному народу (намек на австрийский церемониал). К Сигизмунду он был снисходительнее, но и у него обнаружил множество слабостей, неприличных достоинству королевского сана. Над папой Дмитрий открыто посмеялся, пройдясь насчет туфли с распятием и обычая целовать ее. Мимоходом он поднял на смех и своего духовника о. Савицкого. Царские остроты, которые иногда были далеко не высшего качества, тут же подхватывал и представлял в лицах придворный шут Антонио Риати. Примечательно, что ни один из поляков не вступился ни за папу, ни за своего короля – все они уже прекрасно понимали, что находятся не в Самборе и что в московском царе осталось очень мало от прежнего пылкого неофита.

Во время танцев его веселое возбуждение внезапно сменилась мрачной задумчивостью (эти перепады настроения, случавшиеся у него весьма часто, отмечают все очевидцы). Он отошел в нишу окна, а потом вдруг подбежал к двери, открыл ее и обратился к польской страже с речью, призвав телохранителей доказать свою доблесть на полях сражений. Те тут же стали просить его устроить турнир в честь свадьбы. Дмитрий после некоторых колебаний дал свое согласие. Все вышли во двор; желающие участвовать в турнире оседлали лошадей и выбрали себе противников. Однако первая же схватка закончилась ранением одного из участников, поэтому царь прекратил опасную забаву.

Сандомирский воевода появился на пирушке только для того, чтобы выразить сожаление, что царь вступил в размолвку с королевскими послами, и сразу ушел – в подобных случаях его всегда выручала подагра.

VIII. Последние дни

Свадебные торжества растянулись более, чем на неделю и представляли собой непрерывную череду пиров и увеселений.

В субботу 10 мая Москва вновь была разбужена колоколами, музыкой и стрельбой. После обедни патриарх, духовенство, бояре, дворяне, купцы, поляки поздравляли царя и царицу и дарили им подарки; Дмитрий в ответ приглашал их к обеду. Затем к царю подошел печальный Мнишек и стал умолять оказать честь польским послам и не ссориться с королем из-за пустых обрядов. Дмитрий вначале отрезал:

– Если бы сам император приехал в Москву, я и его бы не посадил за один стол с собой!

Но под натиском воеводы он сделался более уступчивым и согласился посадить Олесницкого за отдельный стол, который соприкасался бы с царским столом.

– Сейчас я не могу пригласить послов, уже поздно, наступает время обеда, – сказал он в заключение, – пусть приходят завтра.

Обед на этот раз был приготовлен польскими поварами и отличался большей изысканностью: после «лебяжьих ножек в меду» и «бараньего легкого в шафране» подавали глазированные фрукты и мороженое. Во время пиршества Дмитрий благодарил польских жолнеров за службу и приглашал иноземцев поступать к нему в гвардию, суля выдать желающим 100 злотых годового жалованья, штуку золототканой материи и 40 соболей. Слыша эти обещания, многие поляки с гордым видом оборачивались к русским и говорили:

– Видите, царь любит нас больше, чем вас!

Русским было обидно слышать это, и обида еще более увеличивалась оттого, что царь и царица сидели за столом в польских платьях.

В воскресенье польских послов пригласили во дворец Марины отобедать с их цесарскими величествами. Пир проходил в комнате, обитой красным бархатом и устланной бобровыми коврами. Дмитрий сидел за столом в расшитом жемчугом и опушенном соболями красном бархатном кафтане и бархатных сапогах того же цвета; Марина была в польском платье с лифами и фижмами. Рядом с царским столом сидели придворные дамы и несколько боярынь; здесь же находился и Мнишек.

Послы поздравили царя и царицу с вступлением в брак и поднесли подарки – от короля и от себя. Сигизмунд прислал новобрачным золотые и серебряные кубки, серебряные изделия, изображавшие деревья, виноградные ветви и т. п. Послы подарили им чашу, наполненную жемчугом, бриллиантами и рубинами, два ожерелья – из алмазов и рубинов, бриллиантовые серьги и золотую цепь.

После того, как подарки были вручены, Власьев сказал послам:

– Его цесарское величество зовет вас, послов его королевского величества,