Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

но и это далеко не исход, т. к. лежать все время на боку при жесткости моего ложа невозможно, а к тому же и это меня не устраивает: я и так не помещаюсь; кровать моя настолько узка, что которая-нибудь часть ноги – либо ступня, либо колено – должна быть на весу, что в холод не особенно приятно, да и железный край впивается в ногу.

Теперь дальнейшее описание моего ложа.

Итак – deinde156: на кровать положены две узкие дощечки аршина в полтора длиной, на которых лежит ватное одеяло Тото и больше ничего. Дощечки эти настолько тонки, что из двух они уже превратились в четыре и при малейшем движении моего тела танцуют по кровати и по моим ребрам нечто вроде канкана (или танца апашей157), а кроме того, в тех местах, где они кончаются у головы и у ног, образуется острый угол и затем провал (в ногах даже буквальный, т. к. поперечные и два продольных железных прута там сломаны).

Наконец – item158: ножки каждую минуту грозят расползтись при неловком повороте с моей стороны и погрузить меня в бездну пыли, грязи и паутины, завладевших полом моей комнаты до того, что Катля, приходящая раз в неделю с обтертой метлой воевать с ними – удаляется побежденная их упорством, с каждым днем все усиливающимся.

Такова печальная картина ежедневного погружения моего в волшебные объятия Морфея, и что же – я до такой степени привыкла ко всему этому, что чувствую недостатки своего ложа только в ночи бессонницы, подобной сегодняшней, в обычное же время я сплю не хуже, чем некогда царь Горох в горах пуховиков, а ныне – царь Николай на камнях своей совести.

А о трезвеннике-то я и не досказала! Интересно ведь…

26/VII. Продолжаю рассказ трезвенника.

«Пришел ко мне раз знакомый и говорит: Пойдем к братцу Иванушке. – А что мне у него делать? – говорю, да и стал его высмеивать. А он на своем стоит, и в другой раз опять зовет: Пойдем. – Так он много раз за мной приходил. Вот я раз и согласился, из любопытства уж, значит.

Понравилось мне у него, только все еще веры настоящей не было, а иной раз такая даже злость на него в душе подымалась.

Так вот, пришел я раз к братцу и про себя думаю: дай-ка испытаю, что ты за чудесник такой святой! вот угадай, мол, братец, что у меня в мыслях, и дай мне три кусочка сахару. Если умеешь читать в мыслях – значит, настоящий праведник, не простой человек. – И только это я так подумал, а девушка его выносит мне в руке как раз три куска сахару, ни больше, ни меньше: братец, говорит, прислал… Меня удивление взяло; а все еще мне мало. Ну хорошо, братец, думаю опять. Про сахар ты угадал, а вот сделай так, чтобы мои жевлаки159 прошли. А у меня о ту пору два больших таких жевлака на ноге вскочило. И опять как я подумал, так братец сейчас записку с этой самой девушкой и выслал: если будешь, мол, два дня поститься – пройдут…

Ладно, думаю, – тут уж я поверил ему, – буду поститься.

Только на второй день не выдержал: об обеденную пору так есть захотелось, что я взял да и поел. Ну, жевлаки еще больше стали: один так с кулак выскочил (он показал кулак).

Я раздосадовался и давай опять со зла курить и блудить. И тут уж сам Господь меня покарал опять: в зверя превратил, разума лишенного. Просто совсем разум отнял, и не помню я сам, что делаю и говорю. Надо на службу идти – а я и не помню. И так чуть было службы не лишился.

Опять повел меня товарищ тот к братцу. И тут уж я дал по-настоящему обещание вести трезвую жизнь, и теперь, благодаря Бога и старца Иванушку, опять здоров и хорошо живу; на службу опять приняли. И мяса не ем, совсем, значит; потому как братец говорит: кто мясо ест, тот душу, значит, зверя того поедает, а у зверя известно какая душа! А душа эта в человека переходит».

Я спросила, между прочим, за кого он считает Чурикова, т. к. ходят слухи, что трезвенники уже начали обоготворять его.

«За человека строгой и праведной жизни, которому много за это открыто от Бога», – не задумываясь ответил солдат.

«Какая ж это праведная жизнь, когда он теперь в таком богатстве стал жить, шелковые рубахи да бархатные штаны носить?» – возразила я, ожидая услышать его объяснения.

«Так что ж из этого! – с полуулыбкой отозвался солдат. – Господь ведь не говорил, что богатому нет спасения; он только говорил, что трудно, труднее, чем тому, у кого ничего нет. Савл же вот спасся, также и праведный Самуил, и Иов, которого сам же Господь богатством наделил. Лишь бы человек не был душой привязан к богатству своему, а чистота и богатая одежда – это ничего! Братец хоть рубаху шелковую носит, да жизнь ведет постную и по целым дням кроме хлеба и воды ничего не ест. Кто носит Христа в душе, тому не страшны ни богатство, ни отец, ни мать, ни дети. Господь говорил: оставь отца и матерь и прилепись ко мне, – не так, что, значит, брось их, стариков, и иди в монастырь. Можно и с ними живя прилепиться душой ко Христу, исполняя на них же его слово».

Такие разумные толкования Писания переплетаются у него с вышеприведенным обоснованием вегетарианства. Это – обычное явление среди простонародья: мысль обдумывается часто до удивительной глубины, а недостаток знания сплошь да рядом основывает мир на трех китах.

«Ноченька наша темная, скоро ль пройдет она?!..»160

Позже. Есть здесь в колонии один немец, Vater, которого я частенько вижу пьяным (я описала его в своем очерке). У него, по всей вероятности, прекрасная душа, и что-то хорошее в ней чувствуется, родное.

Сегодня я ужасно нехорошо с ним обошлась, и мне это не дает покою. Но это вышло помимо меня!

Я сидела вечером на скамейке перед домом, когда он проходил подвыпивший, с бутылкой квасу в руках, мимо. Завидя меня, он остановился, снял шапку и начал обычные извинения и самооправдания.

– Gestern war es, wissen sie, Namenstag (не поняла уж, чьи) und ich habe ein wenig getrunken, – тихо и вежливо, как бы извиняясь, начал он, слегка покачиваясь на ногах. – Und das ist Kwas161, – указал он на бутылку,