Моя императрица - Николай Павлович Иванников

Не убивай его завтра, ладно? — попросила Лизанька. — А он тебе ничего и не сделает, потому как правая рука у него после ранения не очень хорошо работает. Ну помашете шпагами немного, да по домам разойдетесь. А уж я сама придумаю, как мне дальше жить. Глядишь, и сложится все. Или же вон с Катериной твоей поговорю, может она мне совет даст, как от ребеночка избавиться…

Я закрыл лицо ладонями и с силой его растер. Затем, весь раскрасневшийся, запрокинул голову, подставив лицо прохладному вечернему ветерку. В голове у меня был сплошной сумбур.

— Избавиться? Это как так?

— А вот так! Не мужского это ума дело… А пока обещай мне, Алешка, что не убьешь его завтра. Обещай немедля!

Я отшатнулся даже.

— Хорошо, я обещаю!

— Повтори за мной: господом богом клянусь, что завтра на дуэли не стану колоть до смерти князя Глебова.

— Господом нашим клянусь, что завтра не стану колоть до смерти этого старика!

— Вот и хорошо, — уже мягче сказала Лизанька. — Дурень ты, Алешка, на самом деле. У тебя дела государственные нерешенные, императрица под защитой, а ты в скандалы провинциальные вмешиваешься. За князя тебя мигом арестуют и под конвоем в Петербург отправят, и даже государыня ничего поделать не сможет, потому как нельзя ей показываться людям. Сам же просил нас языки за зубами держать…

Конечно же, она была права. Каким-то неведомым мне образом она всегда оказывалась права во всех наших спорах.

А сейчас говорить нам больше было не о чем. Ибо все, что можно было сказать друг другу, мы уже сказали.

В дом мы воротились вместе, и всю дорогу молчали. Прежде, чем отправиться в свою комнату спать, я отозвал Кристофа в сторонку и попросил его завтра на рассвете быть готовым к небольшой прогулке до Ижорского пруда.

— Это еще зачем? — удивился Кристоф. — Неужто рыбу ловить удумали? Щука сегодня хороша была, спорить не стану, но захочет ли кто-нибудь и завтра ее есть, вот в этом я сомневаюсь.

— Не будет рыбалки, Кристоф, не беспокойтесь. Вам совершенно ничего не нужно будет делать. Мне же предстоит небольшой поединок, в котором, я надеюсь, все останутся живы.

Кристоф так и вытаращил глаза.

— Поединок⁈ Как⁈ С кем⁈ Да когда же вы успели-то, черт вас возьми⁈

— Тш-ш-ш! — осадил я его, едва удержавшись, чтобы не зажать ему рот рукой. — Друг мой, совершено незачем так орать… Дуэль у меня с соседом нашим, князем Глебовым. У нас с ним старинные разногласия, так что ни о каком примирении не может быть и речи. Подеремся немного, кровушку друг другу пустим. Медики говорят, что это даже полезно!

— А коли государыня прознает? Она не приветствует дуэли, это же всем известно.

— А мы ей ничего говорить не станем, вот она и не прознает. Тем более, что убивать этого старика я вовсе не собираюсь.

— Так этот несчастный еще и старик? — удивился Кристоф. — Как интересно… А еще говорят, что в провинциях скучно живут, развлечений нет никаких… Я так и знал, что меня обманывали!

— Тише, друг мой, тише! Мне бы не хотелось, чтобы об этом обстоятельстве стало известно кому бы то ни было еще, кроме нас с вами.

Уговорившись с Кристофом об утренней встрече, я отправился на поиски Гришки Орлова и вскоре нашел того, в задумчивости разгуливающим под окнами комнаты Лизаветы, куда недавно переселили Катерину. Порой он останавливался, задирал голову вверх и с прищуром всматривался в темное окно. Даже на цыпочки привставал, так ему хотелось заглянуть в комнату. Но, заметив меня, он сразу встрепенулся и скрестил на груди руки, нагнав на себя крайне серьезный вид.

Я не стал подходить к делу исподволь, а начал прямо в лоб.

— Григорий Григорьевич, — заявил я, — голубчик мой, обстоятельства складываются таким образом, что вашего отбытия в полк мы ждать до завтрева никак не можем. Да и время суток на мой взгляд сейчас самое подходящее, чтобы появиться в Санкт-Петербурге. Скоро совсем стемнеет, и даже если вас разыскивают, признать вас будет не так-то просто.

Гришка, казалось, и не слушал вовсе. Глянул на меня пустыми глазами и спросил невпопад:

— А верно ли говорят, Алексей Федорович, что барышню Анастасию Романову поселили в одной комнате с сестрой ее, Катериной Алексеевной?

— Коли говорят, значит так оно и есть, — ответил я, и сам не зная, куда матушка на самом деле распорядилась поселить нашу «утопленницу». — В тесноте, как говорится, да не в обиде. А какое вам дело до того, куда поселили Анастасию Алексеевну?

Гришка глянул на меня скорым взглядом и коротко усмехнулся.

— Коль уж Катерина Алексеевна у нас ныне так высоко взлетела, что простому гвардейцу к ней и не подступиться, то решил я оставить всякую надежду на то, чтобы добиться ее расположения. Все карты тебе в руки отдаю, Алексей Федорович. А мое сердце с этого дня принадлежит сестре ее родной, Анастасии. Уж больно ящерка красная на груди ее поразила мое воображение. С той самой минуту, как увидел ее, не могу не думать об этом. Сразила она меня, как ятаган турецкий. Не нужен мне более никто, кроме Анастасии Алексеевны. И опасаюсь я, что ты распорядишься отправить ее в родной Новгород, и больше не будет у меня возможности видеть ее!

Гришка вдруг заговорил так горячо, что я даже предпочел отступить на шаг, чтобы не забрызгал меня слюной, летящей изо рта. И смекнув, что теперь имею возможность держать его в узде — хотя бы некоторое время — поторопился его успокоить:

— Возвращаться в Новгород Анастасия Алексеевна не будет. Отныне она останется при сестре своей Катерине Алексеевне. И отправится в Петербург вместе с нами, как только ты, Григорий Григорьевич, уговоришься с лейб-гвардией и сделаешь наше возвращение в столицу безопасным.

Гришка так и просиял лицом.

— Выходит, счастие мое в моих собственных руках? — спросил он радостно.

— Выходит так, — развел руками я. И, чтобы подлить масла в огонь, добавил вполголоса, приставив ко рту ладонь: — А еще я слышал, Гриша, что у нее татуировка не только на груди имеется. Но только это между нами. Может и слухи это все.

Похоже, я попал точно в цель. По Гришиному лицу даже судорога пробежала, а потом он и вовсе за сердце схватился — наверняка