Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

танцевал с такой же низкорослой хохотушкой, она смеялась, не закрывая рта; другой паренек горбился у радиолы, перебирая пластинки, — курчавый, сутулый, в темных роговых очках. Не густо!

«Представляю, как удивился бы этот очкарик, если бы ему сказали, что его нынче собираются бить, — подумал Андрей, и вдруг все показалось ему нелепым, вздорным, смешным — и угрозы парней, и страх, и собственное смятение. — Чепуха! Никто, верно, и не помышляет ни о какой драке! Ну, постращали для фасона, чтобы набить себе цену, а сунуться по-настоящему побоятся. А если и сунутся — мы тоже спины им показывать не будем!»

Тося неожиданно оставила Андрея посреди зала, среди кружащихся пар, и не успел он сообразить, что бы это значило, как она уже стояла на сцене и голос ее звенел и плескался над толпой, покрывая слитное шарканье подошв.

— Внимание! Внимание! Есть предложение — потанцевать под баян русского! Попросим уважаемого Ивана Степановича сыграть нам «подгорную»! Попросим!

Она захлопала в ладоши, ее дружно поддержали, и на сцену, опираясь на костыль, вышел одноногий бухгалтер колхоза, которого Тося иногда уговаривала поиграть для молодежи. Какой-то мальчишка нес перед собой, как беремя дров, его большой баян. Тося поставила у края сцены табуретку, бухгалтер неловко опустился на нее, отставил в сторону костыль, прислонив его к декорации, не спеша вытер большим клетчатым платком нотный лоб, шею. Все так же неторопливо, приняв на колени баян, он провел беглыми пальцами по ладам, как бы пробуя, не фальшивит ли, и, глядя задумчивыми и усталыми глазами в глубину зала, поверх голов, рванул мехи. Задорная, подмывающая плясовая всколыхнула зал.

— Круг! Дайте круг!

Тося первая ворвалась туда и пошла дробным перестуком каблучков, подергивая узенькими плечиками, вся светясь улыбкой, и стала не петь, а выкрикивать высоким дискантом, с залихватским каким-то вызовом:

Красносельские ребята

Посошили брюки клеш…

Позадрали носопырки —

Ни к кому не подойдешь…

Раздался смех, покатился звонкими горошинами по углам зала, и вот уже тащили в круг высокого парня с темной челкой на лбу. Его тянула за руку та самая девчонка, которая что-то недавно нашептывала Тосе, а парень упирался, куражился для вида, кривил в полупьяной ухмылке губы. Однако, оказавшись напротив Тоси, он выпрямился, вприщур оглядел ее с головы до ног, затем снова по-бычьи пригнулся, как бы намереваясь кого-то боднуть и поддеть на рога, и, пока он так стоял, избоченившись, ноги его, точно непослушные его воле, начали сами выбивать дробный перепляс. Выбив чечеточный ритм, он двинулся навстречу Тосе гибкими кошачьими прыжками, все более входя в азарт, выкрикивая ответную частушку хрипловатым голосом:

Ко мне милка подошла —

Я залеточку нашла…

Я нашел, она нашла,

Борьба за качество пошла…

«Неужели это тот самый, который грозил мне? — недоумевал Андрей. — Неужели от него зависит — быть сегодня драке или не быть?»

Он невольно залюбовался парнем, его лихими выходками, ловкостью, удивительным чувством ритма. Парень то бросался вприсядку, пробегая круг в утиной развалке, то кидая хлопки ладоней под колени, то касался руками пола, шлепая по нему, как по воде, то поднимал руки над головой, и они парили в полете, словно крылья птицы. За ним одобрительно следила его ватага, девки, загородившие круг цветущим палисадом, со всех сторон неслись, подзадоривая танцора, восторженные крики:

— Не жалей жару, Федя-а-а!

— Жизни давай! Жизни!

— Где наша не пропадала! Жми на всю железку!

Парень растягивал в довольной улыбке губы, подмигивал девчатам, небрежным взмахом руки отбрасывал со лба челку. А Тося не оставляла парня в покое, будоражила новой частушкой и все оглядывалась на Андрея, точно боялась потерять его в толпе:

Рассыпься, горох,

По белому блюду!

Приголублю, присушу,

А любить не буду…

Вспыхивал и гас смех, парень не оставался в долгу, отвечал частушкой на частушку, выделывая коленце за коленцем, неутомимый на выдумки, и Андрей вдруг понял, зачем Тося затеяла этот перепляс, зачем затянула в круг гнусавого. Она хотела, чтобы Андрей спокойно, без угрызений совести покинул клуб. Но обманная эта игра и заставила его, наперекор всему, остаться в зале, врасти в пол, не сделать ни шага к выходу, хотя Тосины глаза просили, молили, кричали из круга, в котором она обреченно металась: «Уходи! Уходи! Пока не поздно! Я боюсь за тебя, за себя, за всех!.. Уходи! Еще есть время! Уходи!»

VII

Ивану не хотелось покидать амбарчик. Лежать бы вот так в блаженной дреме, выплывая из полуяви, полусна, чувствовать все время, каждое мгновение Катю, обжигаться ее шепотом и дыханием и желать ее ненасытно, и грубо, и нежно, и веря и не веря тому, что случилось…

Они давно уже бросили постель на пол, головой к порожку, чтобы было чем дышать, видели в черный проем двери низко нависшие ветви яблонь и сквозь кружево листвы и кисею тумана, в редких разрывах, чистую и острую россыпь звезд. Выскользнув из объятий друг друга, чуть отстранясь, они начинали говорить — сбивчиво, невпопад, обо всем, что приходило в голову, но чаще всего о том, что завтра, нет, зачем, сегодня, вот с этой счастливой ночи их жизнь пойдет совсем по-другому… Пусть она не сомневается — Витьку он будет любить не меньше, чем их будущего ребенка! «Он теперь для меня как ты, понимаешь? Он твой, значит, и мой!» И тут же намечали, что надлежало им сделать неотложно. Пока он связан с училищем, пока получит назначение — она продаст свою избу, не торгуясь, хоть за бесценок, хоть на дрова. С этой ночи они начнут вольную, бродяжную жизнь, полную впечатлений, поездок из одного конца страны в другой, поэтому не нужно цепляться за вещи! Может быть, только под старость они начнут заботиться о постоянном угле… Катя не спорила, соглашаясь почти во всем с Иваном, испытывая тайную радость оттого, что теперь ей не надо нести и женскую, и мужскую долю, теперь есть кому подумать за нее, а если понадобится, то и приказать, положить на весы последнее мужское слово. Казалось, не было причины, чтобы сомневаться, не верить тому, что так неожиданно свалилось на нее в эту ночь, и все-таки что-то мешало ей поверить во все до конца. Не хватало какой-то малости, чтобы утвердиться во всем окончательно, и скоро она нашла эту малость, которая вряд ли что значила для Ивана, но для нее мнилась такой необходимой и важной. Надо было показаться скорее