Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

— Давай сходим, Ванюша, в клуб! — попросила она.

— Это зачем? — Иван удивился. — Чего мы там не видели?

— Мы ничего не увидим, а вот люди увидят…

— Что же они увидят?

— Да нас с тобой! — Катя рассмеялась. — Вчера ты был еще вольный курсант, неженатик, а тут все увидят, что ты мой благоверный! Слух по всему Белому Омуту пойдет — Катька Цыганка вышла замуж за офицера! Девки от зависти станут локти кусать…

— Чудная ты, Кать…

— Может, и чудная, да так надо, поверь мне… Пусть знают, что не последний я тут человек, если ты меня выбрал…

— Ну какое нам дело до людей? — удивляясь ее капризу, сказал Иван и пожал плечами. — Впрочем, как хочешь.

— А мы только один вальс станцуем — и домой!

В избе Катя быстро принарядилась в свое лучшее цветастое платье, в талию, с оборками, нацепила белые, похожие на ромашки клипсы — они так шли к ее смуглой, будто просмоленной коже, — сунула босые ноги в черные туфли на высоком каблучке, сбегала в палисадник, сорвала красную гвоздику и, ткнув ее в волосы, подскочила к зеркалу.

— Ну, чем не невеста? Хоть сейчас под венец! Правда, Вань?

Она заглянула за перегородку, постояла там с минуту, что-то нашептывая спящему сыну, но вышла оттуда не погрустневшая, как в прошлый раз, а веселая, улыбчивая.

— Дрыхнет мой парень и не ведает, какой номер отколола его мамка!

— Надо бы Андрея разбудить, — сказал Каргаполов.

Но под лестницей никого не оказалось. Видимо, Векшин умчался к Тосе в клуб.

— Ты тише, Ваня, тише… — зашептала Катя, когда уже за калиткой Каргаполов запрокинул ее голову и долго, насколько хватило дыхания, не отрывался от ее губ. — Не сомни мне платье, не задуши!.. Губы горят, и глаза, наверное, как у пьянчужки какой! Давай хоть перед клубом охолонимся немного, а то людям на нас стыдно будет глядеть.

— Да что ты все — люди, люди! — будто и на самом деле захмелев, беспечно отвечал Иван. — Кому какое дело, если ты моя жена?

— Но все же совестно, — как бы приличия ради настаивала Катя. — Мы ведь с тобой еще не в полном законе, в загсе не расписанные…

— Да кому нужна твоя бумажка? Не спеши, Кать… Кому от нее какая радость?

Несколько минут они шли молча, и Иван притягивал к себе Катю и целовал, точно высказывая ей свою силу и любовь. И она подчинялась каждому его жесту и движению, падала на его сильные руки, льнула к нему всем телом.

В одну из передышек она отстранилась от него и, вглядываясь в белевшее над нею лицо, спросила, как бы испытывая:

— А что, если твои отец и мать будут против меня? Где ты, скажут, такую кралю откопал, да еще с довеском?

— Опять ты! Да с чего ты взяла? — Каргаполов рассмеялся с ласковой снисходительностью, дивясь ее тревоге. — Если бы ты хоть раз увидела моих стариков, тебе и в голову не пришло бы спрашивать об этом!.. Может, ни у кого больше и нету на свете таких родителей!.. Им главное, чтоб мне хорошо было. Они же мной живут и дышат… И что бы я ни сказал, чтобы ни сделал, все хорошо, лишь бы я был доволен и счастлив… Они у меня особые, правду тебе говорю…

— Я верю тебе, Вань…

И снова Катя была счастлива, словно убрала с дороги последний камушек, чтобы больше уже ей не споткнуться, не оступиться, как это случилось однажды в жизни.

Они были уже недалеко от клуба, слышали гудящий от топота зал, звуки баяна, всплески ладошей, взрывы хохота. Потом внезапно все оборвалось, точно зал отключили, как радио, но через мгновение истошно и дико заметались отчаянные голоса, и ночную тишь села полоснул, захлебнувшись страхом, крик:

— Спа-си-и-и-те-те!.. Спа-а-си-те-е! Лю-у-ди-и!..

Каргаполов дернулся, но Катя повисла на нем.

— Ванечка! Родной мой!.. Не пущу!.. Не надо! — по-бабьи моляще и жалобно запросила она. — Пойдем домой!.. Ванечка!

Иван заколебался, и Катя стала с силой тянуть его за собой, и он уж было сделал несколько шагов от клуба, но из черного, внезапно погасшего провала дверей кто-то выбежал и одичало взвыл:

— Ка-ра-у-ул!.. Курсанта бьют!.. Мелешкина кличьте!.. Скорей Мелешкина!..

Иван оторвал от себя Катины руки, но она продолжала судорожно цепляться за него, обвила его ноги, осела тяжелыми путами на них, пока он не отбросил ее в сторону, на траву, и побежал не оглядываясь.

— Остановись!.. Боже мой!.. Ванечка!.. Да не пускайте его, люди! — в голос кричала она, хотя не видела никого вокруг себя. — Ванечка!..

Она беспамятно и слепо рвалась за ним, но Каргаполов уже не слышал ее, подгоняемый бешеными толчками крови, опаляемый одной неотступной мыслью — где Андрей? Что с ним? Его била нервная дрожь, промчались девчата, проскочили перепуганные подростки, они тоже что-то кричали, но Иван уже ничего не разбирал и не понимал…

В клубе, куда он влетел, все тонуло в женских воплях и визге, с грохотом рушились нагроможденные до потолка скамейки, а посреди зала, хрипя и задыхаясь, катался по полу клубок человеческих тел. Его швыряло от стены к стене, это многорукое чудовище, оно билось в судорогах, корчилось, стонало и выло. Девчата бросались к этому страшному клубку, пытаясь кого-то оторвать, но все было безуспешно — этот хрипящий комок был чем-то целым, сбитым, и, казалось, не было уже силы, способной растащить его на части. Трещали, рвались рубахи и пиджаки, летели из карманов расчески, монеты, сигареты, подминались под ноги кепки и фуражки, парни остервенело дубасили друг друга…

— Ива-а-ан!.. Ты что же, мать тво-о-ю!.. Бей эту сволочь! Падлы!.. Жуки навозные!.. Бей!

Иван лишь сейчас увидел в этой свалке залитое кровью лицо Андрея и кинулся на выручку товарищу. Он хотел отбить Андрея от парня с челкой, которого он помнил еще со дня пожара, но тот, верткий и сильный, разогнувшись, как зажатая ветка, нанес Ивану такой удар в живот, что у него потемнело в глазах. Согнувшись от боли, он отошел к стене, переждал, когда отпустит скрутившая его боль.

— Ах, так? — спросил он неизвестно кого, словно кто-то мог услышать его в этом гвалте, грохоте и вое.

А может быть, он сказал это самому себе, дивясь, что кто-то не понял его намерений и ударил ни за что ни про что. Теперь он имел право наказать кого-то за этот подлый удар, и, отдышавшись, Иван пошел на парня с челкой, бросил ему на плечи свои железные руки, отодрал от