Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

Все, что описано в материалах фольклористов и этнолингвистов, свидетельствует об архаическом звуковосприятии мира. Для него характерно: решительное преобладание звуков природы и ощущение «человека в море не зависящих от него звуков». Человек «придавлен» огромностью мира, он ощущает свою малость – и самость, поэтому звуковые действия человека (речь, пение, хозяйственнопроизводственные шумы) воспринимаются как акт творения, как вторжение в окружающую звукоогромность. «Звучащий человек» – человек защищенный, защищающийся от звуковой безбрежности (бездонности) Бытия. Звук = жизнь? Безусловно. Но есть звуки, несущие смерть.

Тишина как творение человека, воспринимающего, и понимающего, и принимающего, и славящего красоту творения Божьего, – обнимает человека традиционной культуры лишь ночью.

Когда он спит, когда спят домашние животные, не стучат пилы и топоры, не звонит колокол, не слышно песен, стука копыт и скрип колес и т. п. Днем – он тишины не замечает. Да ее и нет! Все вокруг жужжит, поет, раздается шум работ, кто-то песенки поет, кто-то яростно орет – все живет и все живут…

Звук, шум – свет, день…

…А ночью – шум дня стихает, свет дня угасает, жизнь засыпает… Бес промышляет!

Ночь – древний страх человека, отнюдь не самого сильного среди всеядных существ Земли.

Древний ужас звука во тьме – вот что сохранилось в традиционном восприятии звукомира! И почему об этом никогда не вспоминают увлеченные магической, мифологической, ритуально-обрядовой и другими функциями звука и молчания в традиционной культуре ученые коллеги? <…> Не знаю. Но знаю точно: берясь за исследование любого вопроса, мы обязаны прежде всего обратиться к собственному чувственному восприятию. Особенно если речь идет о таких исходных, первозданных феноменах, как свет, тьма, звук, шум, тишина.

Человек, в отличие от животных, не обладает мощным ночным зрением. Конечно, что-то мы можем видеть и в темноте, но только «что-то», помогая себе осязанием и слухом. Обоняние ведь у нас тоже так себе, особенно у курильщиков <…> В темноте мы ступаем осторожно, инстинктивно тихо (отчего? да оттого что аккуратно, осторожно, боязливо ставим ноги), «на ощупь». И – напряженно вслушиваемся, вы-слушиваем темноту, которую не в состоянии выглядеть. Слух в темноте автоматически обостряется. Нет, неверно! Просто: звуков меньше, а источника их не видно, как днем. Слух, в сущности, действует так же – но без зрения, в отсутствие зрения, он становится главным поводырем, и мозг переключается на анализ звуковых сигналов, «переводя» их в зрительные образы, необходимые для ориентировки, оценки ситуации и т. п.

Темнота обостряет звуковое восприятие мира. Каждый звук вырастает в своем значении; в своей невидимости он, даже если реально мал, малозначим – делается важным.

И тут самое время рассказать одну сказочку, которую мне рассказывал мой дедушка, а я – своим детям и детям своих знакомых.

Называется она «Про пыхтелку».[198]

«Жили-были дед и бабка вместе с внуками – Ванечкой и Анечкой. Однажды сели они обедать, и бабушка говорит:

– Спустись-ка, Ванечка, в подпол и принеси нам капустки.

Спускается Ванечка по лестнице вниз, а из темноты раздается:

– Пых, пых, не Ванечка ли это идет, не за капусткой ли идет, не съесть ли мне его? Ам!

И съела Ванечку.

А бабушка посылает теперь Анечку за Ванечкой. Спускается она в погреб и слышит;

– Пых, пых, не Анечка ли это идет за Ванечкой, не съесть ли мне ее? Ам!

И съела Анечку.

Теперь уже дед посылает бабку на поиски внуков. Спускается бабушка по лестнице и слышит;

– Пых, пых, не бабушка ли это идет, не за Ванечкой ли идет, не съесть ли мне ее? Ам!

И съела бабушку.

Дед ждал-ждал, да и решил сам спуститься в подпол, но не с пустыми руками, а прихватив с собой маленький топор.

Спускается он и слышит:

– Пых, пых, не дед ли это идет, не за бабкой ли идет, а не съесть ли мне его…

Тут дед замахнулся топором и разрубил Пыхтелку. И вышли из нее целыми и невредимыми Ванечка, Анечка и бабушка. И стали песни петь и русскую танцевать. А Пыхтелки у них в доме больше не заводились».

И вот что интересно: когда бы и у кого бы из слушавших

«Пыхтелку» детей разного возраста я ни спрашивал, какая она – все говорили: «Огромная, серая, круглая».

Огромное, серое (неясно видное), круглое (темнота вообще шаровидна, катится). Точный образ непонятного звука в темноте, возникающий автоматически у детей, абсолютно не знающих никакой такой «мифологии».

Это скорее <…> первичное звукоощущение, звукосветовой архетип мира, генотип мировосприятия!

Но этот генотип-архетип (или как там его?) действует совершенно по-разному в разной звуковой среде, ситуации, обстановке. Одно дело: пещера, другое – подпол. Одно дело – распахнутая в ночь дверь избы, другое – дверь подъезда городского дома.

Да и вообще, что такое «ночь вообще»?

«О, ночь!» русских символистов родилась тогда, когда в самих больших городах, где жили-поживали эти самые символисты, ночи, той самой, темной, огромной, круглой, наваливавшейся на мир и человека, Тьмы – не было и в помине! Во всяком случае в Москве и Петербурге уже знали другую ночь, ночную жизнь, и блеск витрин, и море огней. И сторож уже не пугал темноту своим клепалом… Что же говорить о XX веке в целом? <…>

Тьма изгнана!

И – нет того, боящегося, настороженно-оборонительного, ночного слуха.

Ночь перестала быть: а) темной, б) бесшумной, тихой. Ночь (а не «Тьма вообще») в городах умирает вместе с тишиной. Главное: остается шум, и ночью он слышнее и страшнее. Черный шум ночи окрашивает и белый день, смешиваясь в отвратительное серое месиво «пыхтелок»…

«Тишина и звон колоколов»

Благовест (одиночный звон – или погребальный) – стягивает круги звуков в озеро Тишины.

То есть: бесформенное, разлитое в воздухе – обретает центр. И – обрисовываются вдруг берега, и обозначаются пределы, в том числе – пределы жизни человеческой…

Каменное острие колокольни воткнуто-вброшено в бездонность неба – и вот: столп, на котором покоится свод.

Медное яблоко мерного звона – и волновое распространение звона – гонит круги свои от центра – и стягивает в круги все остальное бескруговое (= бесформенное) звучье.

Праздничный звон – совсем иное.

Много и часто! (А в городе – множество церквей, десятки, сотни колоколов.) «Хаос звона», наваливаясь с неба в чашу звукового пространства —

а) взбучивает, перемешивает «земные звуки»;

б) подавляет их своей мощью и колокольной многокрасочной гармонией;

в) переливает их в верхнюю – золотую! – чашу;

г) этот «коктейль» – пьянит, веселит, облегчает, устремляет ввысь;

д) вся