Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

потом вновь наступила эра свиста. Разбойного свиста, глумливого улюлюканья, размеренного ковыляющего поиска противоугонных сигнализаций. Нам опять «повезло»: под боком у каучуковых китайцев разместилась маленькая, но шумливая и вонючая «фирма» по установке этих самых сигнализаций, которая придала драконьему логову законченность и мифологическую цельность.

Смердящая, зараженная дыханьем и шипом-шумом атмосфера места вкупе с «рыночными реформами» смела пивной ларек, уничтожила патриархальное клубное кино. Старый стадион стал новорусским: нетронутым осталось лишь вытоптанное футбольное поле. Зато сломали трибуны – и перестали сюда ходить малыши с родителями, наблюдавшими за своими чадами, учившимися кататься на коньках. Впрочем, какие коньки! Круговой каток давно не заливают. Центром стал закрытый теннисный корт для… ясно для кого. А вокруг поднялись длинные склады коммерческого магазина «Стройматериалы». Решетчатый забор сменила стальная решетка. Чудная аллея из старых лип превратилась в дорогу для цементовозов и прочего транспорта, подвозящего-увозящего замечательные стройматериалы производства ведущих зарубежных фирм. Не светят сквозь листву засыхающих лип старые фонари, не гуляют летними вечерами мечтательные парочки, а в воздухе давно уж не слышно жужжанья майских жуков. Их место заняли иные жучилы, ночующие в машинах у гор арбузов или каждое утро, каждый вечер развозящие по окрестным подвалам, каптеркам, квартирам телеги с «товаром» в картонных коробках. Где ты, старый пес Мартин, огромный, кудлатый, окруженный стаей разнолетнего, разномастного потомства!.. И тебя выжил отсюда дракон, свернувшийся кольцами на золотом дне сверхоживленного перекрестка. Бродячим собакам здесь не уцелеть. Как и гуляющему человеку. Если только он не гуляет с огромной какой-нибудь собачиной… впрочем, об этом лучше здесь не говорить.

Тем более что к истории звуковой среды русского города эти собаки не имеют практически никакого отношения (о песочницах и укусах пусть говорят другие). В отличие от змей и змеев, к которым я и возвращаюсь.

«Золотой дракон» с китайцами и активной ночной жизнью «новых русских» денно и нощно сверкал мелкочешуйчатой рекламой и, урча моторами вентиляторов, разгонял привозной автомобильный чад смрадом собственной экзотической кухни. Вскоре к китайцам присоединились турки. Эти взялись за ремонт громадного здания «снегиревского роддома».[194] Несколько лет дом стоял пустым и загаженным. Пришли турки – все переменилось. Вначале они ходили в телогрейках и солдатских ушанках, потом принарядились и стали неотличимыми от «своих»: чеченцев, азербайджанцев, дагестанцев. Впрочем, вели они себя тихо, занимались уличной торговлей, которая стала новой чертой на физиономии нашего места.

Про турок же могу сказать только хорошее. Однажды они забастовали и вывесили транспарант с требованием прибавки жалованья. Написано было по-русски, пусть с ошибками, но для нас! Также был классно отремонтирован роддом. Я там был и видел сам, каким стало серое здание. Именно здесь, в двух шагах от «Ливерса» и «Золотого дракона», в «Каучуке», родился мой первый внук Тимур. А сейчас – последний, главный, может быть, судьбоносный момент.

В. В. Слащев пишет: «Змея можно изгнать шумом, звоном, битьем в колотушки. Он не сможет войти, если над очагом повесить траву валериану или если во дворе есть черная собака, которую змей очень боится».[195]

Начну с хвоста. То есть с собаки. Все-таки не случайно возникла собачья тема… но только написал эти слова, как наша кошка вспрыгнула на секретер и, вытаращив желтые свои глаза, стала нервно принюхиваться к моим прокуренным усам!

С недавних пор в нашем дворе появилась уйма разнокалиберных собак, и многие из них – черные. Одну такую черную гладкую злобную суку со двора прикормили на пятом этаже нашего подъезда. Она стала жить в нем, как в большой будке, облаивая каждого входящего и выходящего. Потом у нее появились хозяева, странные, несчастные люди, добрые к животным, но совершенно равнодушные к соседям. Они вели себя как-то по-дачному: выпускали «жучку» гулять прямо в подъезд (со всеми вытекающими последствиями) и подолгу оставляли ее «на воле». Иной раз такая поднимется собачья свара – спор дворняг с «аристократами», коих развели чуть не в каждой квартире – кошка дома рычать начинает! Но зато и змей не войдет. Не проползет, околеет от страха и шума.

Про траву валериану не скажу ничего, поскольку никаких очагов у большинства нынешних горожан в городе не имеется. А вот резких запахов хватает. У нас в «Ливерсе» от них просто спасу нет. И не только от гуляющих по подъезду всяческих собак.

Приватизация жилья обернулась непрерывной перестройкой. Венец ее – «евроремонт», от которого в течение многих месяцев нет покоя. Сносят перегородки, долбят, сверлят, рубят, строгают, пилят, стучат, красят, кроют лаком… Стены трескаются. Треснешь, если для арок всяких, колонн и прочих «евроштучек» завозят «КамАЗами» кирпич! Двери стальные тоже дают жару: растесывают проемы, сваривают, а потом вонючим черным лаком кроют. А тут еще мастера из РЭУ ликвидировали в подъезде все форточки… Словом, шуму, стукотни, брезготни всякой в доме хоть отбавляй. Но коммуналок уже не осталось. Глядишь, потише, почище, поароматней будет. А там, за стеной, на улице уже произошла революция. Открылись новые звуковые пути.

…Лет пять назад, ночью, измученный бессонницей, я сидел на кухне, пил чай и что-то писал. А может, просто царапал по бумаге: «реакция пера», способ снятия нервного раздражения, вызванного неумолчным шумом и изматывающими вибрациями. Дрожь нервов переходит в пальцы, скапливается на кончике пера или в «шарике» – а потом брызжет, разбегается мелкими буквами, кривыми строчками, черными вымарками, разлетается птичками вставок… и вдруг Я УСЛЫШАЛ КРИК ПЕТУХА. Где-то рядом, в забывшихся дурным сном домах пел петел. Не пел – бил. В ночь, в темь, звонко, отчетливо бил

и разгонял неверный, трясущийся отсвет дальних огней, бил – и рубил, рассекал безнадежную бесконечность ночного урчания города.

Хладен, светел,

День проснулся —

Ранний петел

Встрепенулся, —

Дружина, воспрянь!…

Дружины были уже распущены, и день еще не проснулся, но бойкий крик чтимой на Руси птицы мгновенно концентрировал на себе внимание: имеющий уши слышал! И ощущал, что звонкий бой стал центром, стержнем, факелом, очертившим размытый тьмою круг звуков. Хаос глухо шипящих, утробно вибрирующих теней отступал, отодвигался на периферию сознания. Слух обрел опору, на душе просветлело. Как человек городской, коренной москвич, я воспринял этот случай с петухом как сугубо бытовой, случившийся со мной здесь и сейчас, в данном психологическом состоянии, мимолетном настроении, в окружении конкретных забот, переживаний и пр. То есть вне всяких мифологических контекстов, за исключением художественных. «Песнь скандинавских воинов» Ф. Тютчева (перевод из Гердера, 1825) как-то ассоциировалась с гумилевским «Закричал громкогласно в сине-черную сонь на дворе моем красный и пернатый огонь». Но