Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

более всего вспоминались любимые со студенческих лет петушиные крики в операх Н А. Римского-Корсакова – в «Снегурочке» и в «Младе». В первой крик реального петуха использовался композитором как звуковой материал – наравне с напевом домашнего, ручного снегиря! А в грандиозной мифологической постройке «Млады» петушиный крик возвещает конец купальской ночи, один из звуковых «оберегов» третьего действия оперы. О гениальном и загадочном «Золотом петушке» нечего и говорить. Разве только то, что самый «петушиный» из классиков русской музыки, Николай Андреевич был для меня первым композитором, которого я полюбил не только сердцем, но и умом, так сказать, целокупным слухом духа.

Тем не менее оперно-поэтические ассоциации лишь усилили описанное мною впечатление; в осознании же связи малозначительного биографического факта с грядущими кардинальными изменениями локальной звуковой среды их значение было ничтожно. Гораздо явственней работали мои личные пристрастия к петухам всех мастей (кроме «красного» и «жареного», с которыми, по счастью, незнаком). Может, это в генах, от традиционной московской страсти к петушиным боям? Говорят, сейчас эта забава возрождается в виде «сжирубесия» «новых русских». Не знаю, не видел. Но при каждом посещении птичьего рынка непременно захожу в петуший ряд: за погляд денег не берут, а удовольствия!.. И конечно, с огромным интересом прочел я статью «Петух» в энциклопедическом словаре «Славянская мифология», из которого позволю себе процитировать несколько особо примечательных мест:

«Петух – в народных верованиях славян вещая птица, способная противостоять нечистой силе и в то же время наделяемая демоническими свойствами.

У украинцев такой (демонический) петух называется „царик“. Он начинает петь еще в яйце. <…> Он первым поет в полночь, его боится дьявол. В Сербии верят, что петух может быть „змеем“. <…>

Крик петуха обладает способностью отгонять нечистую силу. Ночью после первого крика петуха у русских принято было креститься со словами „Слава Богу! Свят Дух по земли, а дьявол сквозь земли, теперь бояться нечего“. Однако всем славянам известно поверье о петухах, поюших в неурочное время. У южных славян такие петухи называются „кривци“, „мамници“. Они поют, когда кто-то родился или умер, предсказывают смерть слышащему, заманивают на улицу, чтобы причинить зло…»[196]

Самое странное во всем этом для меня – лично-ситуативная и древняя мифологическая связь петуха и змея! О своей я пишу сам, о мифологической – С. П. Буткевич.

«У всех славян считается, что старый петух, проживший

три, пять, семь или девять лет, снесет маленькое яйцо. Из этого яйца может вывестись демоническое существо („хованец-годованец“, „огненный змей“, „маляк“, „василиск», „антипка“, „нечистая», „девятник“, „осинавець» и др.), принимающее вид огня, искры, кота, маленького человечка, цыпленка. Это существо – нечистое. Оно исполняет желания хозяина, но через три года забирает его душу. <…> Связь петуха и змея зафиксирована также в предании, сохранившемся на Смоленщине. Когда-то давно здесь лежал огромный убитый змей. Окрестные жители пытались засыпать его землей, но ничего не могли сделать: землю сбрасывало с тела. По совету знахаря землю стали возить маленькие дети на возках, в которых запрягали петухов и кур. Сброшенная с этих возков земля сама разрасталась на змее. Таким способом над змеем был насыпан курган, по поводу которого и рассказывали это предание».[197]

Вряд ли, да что там – исключено, что слышанный мною петух был старым. Наоборот, он был слишком молод и, боюсь, безвременно угодил в суп, так и не сумев исполнить своего биологического и мифологического предназначения. В Москве не заживешься. В ГОРОДЕ КУРАМ – СКОРАЯ СМЕРТЬ. А вот смоленская история меня взволновала до чрезвычайности! И не только потому, что возки, запряженные петухами и управляемые маленькими возницами, живо напомнили одну из любимых картинок детства: гравюру «Сражение пигмеев с журавлями» из «Космографии» С. Мюнстера (1544), помещенную в первом томе «Истории великих путешествий» Жюля Верна (Л., 1958. С. 391). Главное – в этой саморазрастающейся земле, погребающей труп змея. Тот ночной (но не неурочный, не злоумышленный!) крик петуха и стал для меня и нашего места катализатором новых звуковых процессов, которые если и не засыпали, не победили пока змея шума, то уж присыпали его основательно. И вряд ли удастся ему взять прежнюю власть угнетения, утеснения души.

…За окном начало светать. И я пошел спать.

Хорошо помню, что днем я сел за пианино и долго, как раньше, в «додраконий период», играл – Моцарта, Шуберта, Брамса… И вспоминал бой петуха с ночью, и забывал про шум, который клубился за окном. И музыка обрела цельность, разбитое было тело срослось, и звон струн старого «Августа Ферстера» оказался сильнее рева моторов. И много раз после той ночи пользовался я силой этого образа. Петух уже не пел (может, съели?), но факел остался, эффект стержня был понят, усвоен, освоен и стал моим личным средством борьбы с шумом – в отличие от средства фамильного, которым пользуемся мы с женой. Имею в виду кошку Муську, которая укладывается на ночь только одновременно и вместе с нами. И начинает урчать, уткнувшись в руку жены. Да так, что эта ее нутряная блаженная вибрация перебивает все остальные, внешние, механические. Пока Муська вибрирует, мы легко и приятно засыпаем. И шум, змеящийся в форточки, исчезает, побежденный гармонью кошачьего сердца…

Но мне лишь казалось, что тогда, в бессоницу, неизвестный петух, покрытый мраком, пропел для меня. На самом деле он возвестил начало нового дня звуковой жизни нашего места, а в каком-то смысле и всех городов русских. Потому что настало время возвращения звона.

Приложение 5

«К тишине»

(из рукописных набросков)

<…> Традиционная культура… Люди, живущие на земле, среди степей, лесов, гор, у берегов живых рек, озер, морей… «не знали тишины». Потому что все вокруг было наполнено живым звуком. Сотнями, тысячами звуков.

Внезапное смолканье (затишье, затуханье звука, смерть звука) – пугало. Потому именно, что – редко, исключительно.

Обычно в необъятном плеске океана Природы звучали музыка работы, мелодии быта. (И кстати, буквально он был – «песенным»!)

Шум был ручным, маленьким, домашним, миленьким, родным – шум работы, дома, быта.

Ощутить Тишину (т. е. гармонию Мира) – нужно было прервать эту внешнюю музыку. То есть – остановиться, прекратить бег. То есть – выключить себя (свою шумодеятельность). И обратиться: вовне – в Мир и через Мир – к Богу; и вовнутрь – к душе, к Духу – к Богу же.

<…> Звуковая среда традиционной сельской и народной городской (в нашем случае – вообще городской) культур – принципиально различна. Различны и законы их построения (восприятие, оценка, семантизация входящих в них звуковых объектов, установление