Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

привыкнуть никогда. И к гибели нижнего сквера, отделявшего пруд и стоящий за ним монастырь от беспрестанного шума проезжей набережной… Зеленой стены больше нет. И звоны, знаменитые звоны колокольни Новодевичьего монастыря, уже никогда не будут звучать в той прежней благословенной тишине, которая всегда жила за мощными стенами… И эта внезапная гибель локальной звуковой среды оазиса старомосковской православной тишины – одна из самых больших потерь для города. Потому что тишину восстановить нельзя ни за какие деньги.

…Вернувшись из деревни, я с удовлетворением обнаружил, что последствия урагана в общем и целом удалось-таки ликвидировать без особого ущерба оставшейся окружающей среде. Конечно, наш старинный сквер Девичьего поля, разбитый в 1912 году по решению Московской городской думы на месте ликвидированного из-за шума, антисанитарии и прочих безобразий старинного гулянья с балаганами и каруселями – сильно поредел. Гуляешь себе тихо, спокойно, смотришь по сторонам, песни поешь… но чу! вот опять что-то пилят!

Человек с бензопилой проводил «зачистку». Тогда, после урагана, торопились, обкорнали кое-как к детской Олимпиаде, а теперь вот наводили «красоту». Чтоб, значит, не оскорбляли эстетическое чувство прохожего разновысокие, сикось-накось опиленные пни в сквере. По мне, так зря: именно разные по толщине и высоте пеньки служили памятниками тем молчаливым, но отнюдь не безликим существам, которые когда-то вздымались здесь ввысь… Сколько их полегло нынешним летом! Революцию пережили, войну (тогда среди деревьев москвичи копали грядки, сажали разные овощи себе на пропитание), недавнюю бульварную эпопею с заменой чугунных оград, когда подрыли столько корней больших лип – тоже вынесли… Уникальный случай: почти на каждом крупном пне, как на надгробье, можно было бы написать «1912–1998». Редко когда с такой точностью известна дата посадки, нечасто случаются такие ураганы в столице.[201] Таким лирическим фантазиям предавался я, шагая по аллее, – и вдруг остановился, пораженный.

Аккуратно, «заподлицо», вровень с землей подрезанный, со свежими еще опилками вокруг, лежал полуметровый чурбак. А на его обращенном вверх боку зеленел большой уже, с ладонь, росток. После урагана опиленный тополь вновь пророс – и рос бы дальше. Да «эстетика», вишь, помешала. И эта картина повторно и рукотворно уничтоженного дерева, пробившегося к жизни сквозь все ураганы и бури века – была сильнее всех плакатов всех «зеленых» мира.

И еще один, последний факт, не попавший в растворяющий все без следа поток «оперативной информации». Если идти к метро «Фрунзенская», ко Дворцу молодежи по Хользунову переулку, легко заметить, как поредел старинный парк усадьбы Трубецких. Скоро исчезнут последние следы катастрофы. И останется лишь один обрубок, пригвожденный к парковой ограде, как голова врага или мученика, вздетая на кол у дворца жестокого тирана… Громадный сук, сломленный вихрем, рухнул вниз, и острая пика стального прута пронзила его еще живое тело. Потом сук опилили и увезли, но снять с прута «ошметок» так и не смогли. Живой росток, проклюнувшийся на пне, погиб под зубьями эстетствующей пилы. А этот кусок мертвого дерева, нанизанный на железо ограды, остался скромным памятником безмолвным жертвам урагана. Сегмент пунктира судьбы. Частица времени черты…

…К 1917 году в Москве насчитывалось 846 православных храмов и часовен с 1540 приделами, которые имели около 350 колоколен с примерно тремя тысячами колоколов. По всей России стояло до 25 000 приходских храмов и монастырей, звонило, по разным подсчетам, 70–100 тысяч колоколов, из которых 40 были весом в 1000 и более пудов (75 % всех колоколов-«тысячников», существовавших к тому времени на Земле). По данным автора книги «Сорок сороков» П. Паламарчука, 426 московских храмов за годы Советской власти были разрушены, 340 – закрыты и обезображены… Колокольни и звонницы, малопригодные для «хозяйственного использования», разрушались и разбирались на кирпич едва ли не в первую очередь. Впрочем, в общем плане все это хорошо известно, детальный же анализ требует все новых специальных исследований.[202]

Сегодня [203] в Москве действует около 250 приходских храмов, из них две трети восстанавливаются, причем звонницы имеют менее половины из них, колокола – в большинстве своем «случайного подбора». Из 1000 (приблизительно) храмов Московской области звоны (колокола, била) имеют не более 20 %. Своих звонарей во многих храмах нет, звонят самоучки, «чудаки-энтузиасты», в других областях России ситуация не лучше, а скорее всего, хуже.[204]

Заботы и тревоги специалистов-кампанологов, тем более практиков Московского колокольного центра при храме Святителя Николая в Заяицком понять можно. Дело возрождения культуры православного церковного звона только начато, но уже обнаружились трудности великие.

«…На сегодняшний день задача первая – вернуть храмам православный звон, оснастив их благозвучными звонницами из колоколов и бил, и вторая – найти и обучить хороших звонарей…К сожалению, тот подъем, который наблюдался в колокольном деле в конце 80-х и начале 90-х годов, потихоньку стих. Многие энтузиасты пытались начать производство колоколов и бил, но это оказалось делом нелегким, к тому же давили инфляция, дефицит меди и олова, взвинчивание на них цен выше мировых и т. д.»[205]

И все же звон возвращается. Прежде всего как элемент быта, как «звонный пояс» звуковой среды, ни раньше, ни теперь не ограниченный только пусть и главной, но специальной сферой храмового православного колокольного звона. Хотя, пожалуй, «пояс» – не то слово, использованное мною автоматически, по аналогии с принятым уже давно «шумовым поясом»… Все-таки звон – это некая вертикаль (стержень, луч, древо, столп); не случайно и другой жизненно важный столб зовется по-русски «позвоночником»…

Всесторонне исследовать этот процесс возвращения звона в повседневность чрезвычайно трудно. Хотя бы потому, что слишком разнится слуховой опыт жителей сегодняшней взбудораженной, одержимой каким-то всеобщим нестроением России. Звуковая материя относится к тем тончайшим явлениям, восприятие которых не терпит суеты и требует душевной тишины, сосредоточенности духа. «Слышат звон, да не знают, где он» – можно сказать сегодня о многих.

Немногим посчастливилось 7 января 1999 года испытать на себе воздействие звонов храма Христа Спасителя, подбор колоколов которого наконец завершен. Тон рождественским звонам задал самый тяжелый из отлитых в XX веке колоколов (30 745 кг, вес языка – 970 кг). Впечатление от могучего столпа переливчатых вибраций, соединившего над излучиной реки небо и землю, – поистине грандиозно. Но только ли сам звон как таковой тому причиной?

Смысл «странного» вопроса прояснится, если учесть, например, мнение М. Есиповой, высказанное на страницах «Российской музыкальной газеты».[206] Главный звон храма Христа Спасителя, основанный «на практически чистом ля-минорном трезвучии, хотя, по воспоминаниям современников, звон храма имел мажорное наклонение», – она называет «странной и неуместной подделкой», возродившей в конце XX века яркие, но далеко не бесспорные идеи о.