Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

добиралась и до Ордынки, а однажды (разумеется, не пешком) – до самого Андроникова монастыря! Впрочем, это уже лишние подробности. Гуляльная продуктивность Погодинки для меня несомненна. Никогда не забыть, как потрясающе тихи были эти старинные места Москвы еще каких-нибудь 15 лет назад. Особенно тихо было по воскресеньям. Ни фабрика, ни магазин, ни школы не работают. Грузовиков – нет. Легковушки – одна в полчаса. Местных жителей совсем немного, половина спит, другие уехали, третьи занялись домашними делами. И вот выйдешь на улицу – и ты на ней один. ОДИН! Слышно, как голуби воркуют, как шелестят листья. Вдруг белый пароход проплывет-промелькнет там, внизу, в узком устье приречного переулка. И в этой тишине, особенно мягкой, уютно пушистой зимою, – мы отправлялись гулять. И это было, конечно, настоящее счастье: простое, человеческое, тихое. Здесь, отсюда я «нагулял» свою книгу об улице и уличных музыкантах конца 80-х годов…

Но почему я стал все чаще – и один – уходить на Арбат? Ответ прост: что-то сначала незаметно, а потом явно, быстро, необратимо изменилось в жизни нашего места. И это что-то имело звуковую природу. Тогда я впервые начал задумываться над проблемами звуковой среды и все чаще с высот академического музыкознания или из пыльной тиши библиотек меня тянуло на землю, на самое дно доступной изучению звукомузыкальной проблематики. Только позднее я понял, почему это происходило.

НАС ОБОКРАЛИ

причем трижды

Трижды. Как в сказках. И все три кражи (впрочем, не было ли среди них ограблений?) пришлись на рубеж 70–80-х годов.

Все было сделано исключительно гармонично. В центре, под номером 2, расположилась самая настоящая квартирная кража, совершенная пожелавшими остаться неизвестными любителями в разгар московской Олимпиады-80. Теперь я вспоминаю об этом происшествии едва ли не с умилением!

Необычайно чистая, вымытая, огражденная от приезжих и проезжих малолюдная Москва. Теплое лето. Ласковый Миша. Солнышко сияет, птички распевают, Леонид Ильич с экранов головой кивает. Наши побеждают! Ихних награждают. И болельщики кричат, и музыка играет… Весело, празднично… НО – ТИХО. Тихо-мирно в небеса Мишка улетает…

Это – там, на стадионах, на аренах олимпийских баталий! А у нас, совсем рядом с Лужниками, – действительно тихо. Прямо не верится, что здесь Центр, Садовое кольцо под боком. Но и оно не шумит, не чадит. Не спускает пар с грохочущим, вжимающим головы в плечи, соловейразбойничьим свистом Дорхимзавода за рекой. В чистеньком, прибранном «Каучуке» не идет кино, не стучит балет. Здесь на время Олимпиады открылся закрытый для посторонних культурный центр финской делегации. Финны – они вообще молчуны. И охрана тихая: ходят двое и смотрят, чтоб все тихо было. Движение по набережной и Труженникову почти перекрыто. А главное – никаких грузовиков величиной с дом! Никаких самосвалов, подъемных кранов, бетономешалок, цементовозов, бульдозеров, тракторов и прочей тяжелой техники, на которой после «перестройки» стали – все кому ни лень! – подъезжать, подскакивать, подруливать к нам в гастроном за спичками, хлебом, молоком, бутылками… Но это – несветлое будущее. А тогда, в 80-м, на пике «застоя» тишина действительно царила здесь. (Здесь! А не здесь все, может, было по-другому. Но вообще-то «застой» и затишье близки по смыслу.) И в этой тишине, в праздничном безлюдьи, – случилась кража. В темном тихом грязном подъезде. В пустой темной тихой грязной квартире. Нас там не было. Но то была наша, до ремонта сдаваемая жильцам, квартира. У нас – кража. Пропажа. Жаль.

Но как наивно, по-детски, по-доброму – по-нашему! – все было сделано! Кровь, шум, взрыв, стрельба, скрип тормозов, вой сирен, черные маски, «быки», ОМОН, «Альфа», оперативные съемки отечественных и зарубежных телекомпаний – да вы что?! Никакой такой чернухи тогда и в помине не было. Совсем другая была эстетика, да и этика тоже другая. Я бы сказал: дружеская.

Зашли ночью в подъезд. Темно. На нашем этаже еще темнее: никакого тебе освещения. Подошли к двери, позвонили: тихо. И темно. И вокруг тихо, все соседи спят. Собак тогда ни у кого не было. В кармане – спички. Зажгли, прикурили, огляделись. Одна дверь постарее, попроще других, а главное – чуть перекошена! Щелка есть, как раз посередке, чуть повыше замка. Спички жгут. Все тихо. Чем бы поддеть? Нашли. Ломик в щель – и давай качать. Спички жгут. Все тихо. Кач-кач – все спят – кач-кач – час стоят, а может, два: потом целую горку обгорелых спичек у двери нашли. «Пацаны, наверное, баловались», – сказал потом миллиционер. Побаловались, покачали, финский замок сломали (просто погнули длинный толстый язык). Вошли. Темно. И тихо. Свет не включается: пробки вывернуты. Опять за спички. Заглянули направо – пусто. Голые стены, один шкаф, да и тот пустой. Темно, тихо. Вышли – еще дверь. А там чего? Темно. Спичкой чирк – стоят два ящика. Что там? Книжки какие-то китайские… кассеты для мага новые – пойдет! шерсть в мотках… на фиг! обожди-ка! дай возьму пару для матери, пусть шарф к зиме свяжет… к зиме! ну ты даешь, чувак! щас же лето! сам ты… о! смари сюда: шкаф! а в нем – дубленка. Как раз по мне курточка! а мне? а тебе – по губе. Щас же лето! гы-ы-ы-ы…

Атас! Все равно никто ничего не знает. И не узнает никогда: следствия не было. В милиции мне прямо сказали: «людей нет, все кинуты на Олимпиаду». Чтобы, значит, все было спокойно. Тихо. Ну мы и не стали шуметь. Пропала, в общем-то, мелочь.

Не считая дубленки, отцовской. Отец, конечно, о ней жалел.

Но она уже не новая была. Я еще говорил: «Дал бы мне поносить – была б цела!» А так…

Зато я приобрел пальто!

Ничего себе кража: со взломом, но с прибытком! Романтическое приключение с легким налетом мистики и веселой развязкой.

…Когда мы были молодыми

И чушь прекрасную несли, —

Фонтаны были голубыми!

И розы красные цвели!..

Увели поношенную дубленку – а взамен оставили новое пальто. Из драпа. Новое, буклетистое, как раз моего размера. Летом! Я в нем лет десять ходил, даже зимой, и горя не знал. И с благодарностью вспоминал того тихого ночного гостя со спичками, который олимпийским летом пришел в новом модном теплом пальто, чтобы оставить его для меня в пустой, темной, тихой квартире дома Ливерса. И ведь умудрился проникнуть в такую узкую щель: всего несколько часов квартира пустовала. Одни знакомые съехали, а другие еще не въехали. Они поселились там утром, Слава со своей славной женой