Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

К. П. Победоносцев обращал внимание государя, что разглагольствуют все больше «люди негодные, безнравственные, между которыми видное положение занимают лица, не живущие со своими семействами, предающиеся разврату, помышляющие лишь о личной выгоде, ищущие популярности и вносящие во все смуту… Дали, наконец, свободу печати, этой самой ужасной говорильне, которая во все концы русской земли на тысячи и десятки тысяч верст разносит хулу и порицание на власть, посевает между людьми мирными, честными семена раздора и неудовольствия, разжигает страсти, побуждает народ к самым вопиющим беззакониям»[211].

В конце своей речи перед императором К. П. Победоносцев делал вывод, что для процветания России в ней должна существовать сильная власть, не ограниченная парламентом и конституцией по западному образцу.

На политическом небосклоне России появились новые лица, влияние которых росло. Среди них граф Н. П. Игнатьев, в прошлом посол России в Турции. Сохранилась его записка, излагающая программу правительственной деятельности. Прежде всего, полагал он, нужно освободиться от некоторых явлений общественной жизни, сгубивших «лучшие начинания» Александра II. Игнатьев писал:

«В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами она имеет громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел.

Отдельными своими частями эта группа соприкасается и с развившимся расхищением казны и с крамолой. Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы, ловко сохраняя свое нейтральное положение, очень охотно пользуются крайними проявлениями крамолы и казнокрадства, чтобы рекомендовать свой рецепт лечения: самые широкие права полякам и евреям, представительные учреждения на западный образец. Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими критиками, твердящими о том, что нужно слушать только «интеллигентный класс и что русские требования следует отвергнуть как отсталые и непросвещенные»[212].

Такая концепция, судя по всему, импонировала молодому императору и его идейному вдохновителю К. П. Победоносцеву.

Будучи еще наследником престола, Александр Александрович в узком кругу выражал недовольство по поводу пристрастия батюшки к инородцам. Его злило, что Россией фактически правит армянин Михаил Тариелович Лорис-Меликов и что пост государственного секретаря занимает Евгений Абрамович Перетц – сын еврея-откупщика, вдобавок брат декабриста.

В конце апреля 1881 года вместо ушедшего в отставку М. Т. Лорис-Меликова министром внутренних дел стал Н. П. Игнатьев. Он начал с очищения государственного аппарата от различных оппозиционных, «либеральствующих» элементов. Так как «расстройство администрации и глумление над властью… началось с высших чиновничьих кругов Петербурга и пошло отсюда в провинцию, – рассуждал Игнатьев, – отсюда же надо начать лечение болезни, подтачивающей наши силы и здравый смысл». Он верил, что меры по обузданию высшей бюрократии «будут встречены всей Россией, за исключением петербургской (читай: либеральной. – А.Ш.) прессы, с истинным удовольствием»[213].

Новый министр вовсе не являлся законченным реакционером, как это можно себе представить из процитированных его суждений. Относясь резко отрицательно к либералам-западникам, он был известен своими славянофильскими настроениями, размышлял над тем, как преодолеть трагическое расхождение между властью и обществом органически присущими России мерами. И не случайно М. Д. Скобелев в письме И. С. Аксакову отмечал, что «по моему глубокому убеждению, политик у нас один – граф Николай Павлович Игнатьев»[214].

Игнатьев считал, что Россия находится на «перепутье» и дальнейшее развитие ее государственности может пойти по трем путям. Первый – усиление репрессий, – полагал он, не приведет к положительным результатам, а лишь заставит недовольство уйти глубже. Второй – уступки – также неприемлем, так как «каждый новый шаг, ослабляя правительство, будет самою силою вещей вынуждать последующие уступки»[215]. Игнатьев указывал на огромную опасность этого пути, так как в результате преобладающее значение в общественной жизни страны займет интеллигенция. А она, считал министр, «вмещает в себе все более опасных, неустойчивых элементов, а потому представляется несомненным, что ее участие в делах всего скорее приведет к ограничению самодержавия, что Россия, несомненно, станет источником вечной смуты и беспорядков. Таким образом, единственно правильный, «спасительный путь, – резюмировал Игнатьев, – возвращение к старине, к «исторической форме общения самодержавия с землею – Земским соборам»[216].

Идею созыва Земского собора горячо поддерживал И. С. Аксаков.

Чтобы помочь Игнатьеву к коронации разработать соответствующий проект, он послал ему в помощь П. Д. Голохвастова, хорошо знакомого с историей вопроса. Забегая вперед, отметим, что этим славянофильским планам не суждено было сбыться: царь не без основания увидел в них шаг к ограничению своей власти.

В середине 1882 года Н. П. Игнатьев был уволен в отставку, министром внутренних дел назначен ярый консерватор Д. А. Толстой, изобретший формулу: «Россия объелась реформами, ей нужна диета!». Период колебаний правительства кончился, началось наступление на либералов и нигилистов.

А пока М. Д. Скобелев возвращался в Петербург, где многие искали пути выхода из кризиса.

Оказавшись на берегах Невы, Михаил Дмитриевич прямо с вокзала поехал, как полагалось, в Петропавловскую крепость на могилу императора Александра II, отдать последний долг памяти. Затем, обосновавшись и узнав последние новости, он стал готовиться к докладу новому царю. Несмотря на полученные им награды, чиновная столица отнеслась к победителю холодно. Пример подал новый самодержец Александр III, который встретил прославленного генерала крайне сухо и даже не поинтересовался действиями Экспедиционного корпуса, а высказал свое неудовольствие тем, что Скобелев не сберег жизнь молодому графу Орлову, убитому во время штурма Геок-Тепе, презрительно спросив: «А какова была у вас, генерал, дисциплина в отряде?»

Холодный прием Скобелева царем получил широкую огласку. «Об этом теперь говорят, – писал императору обер-прокурор Священного синода К. П. Победоносцев, – и на эту тему поют все недовольные последними переменами. Я слышал об этом впечатлении от людей серьезных, от старика Строганова, который очень озабочен этим. Сегодня граф Игнатьев сказывал мне, что Д. А. Милютин говорил об этом впечатлении Скобелева с некоторым злорадством»[217]. (Военный министр, поддерживающий Лорис-Меликова, к этому времени вынужден был уйти в отставку. Его сменил генерал П. С. Ванновский. – А.Ш.).

Оппозиция видела в лице Скобелева не просто генерала, недовольного режимом, но и военачальника всероссийской известности, народного героя, человека волевого, готового на самые смелые действия. Его личная позиция в вопросах внутренней политики еще не была вполне ясна, но, во всяком случае, знали, что он сторонник некоторых мероприятий Лорис-Меликова, поддерживал Игнатьева и в каких-то вопросах разделял мнение И. С. Аксакова. Все это вызывало большое беспокойство в окружении императора и порождало множество слухов[218].

Вполне вероятно, что неприветливый прием в какой-то мере был связан с осложнениями, возникшими у М. Д. Скобелева в Петербурге после смерти Александра II, когда генерал имел намерение под предлогом болезни покинуть действующую армию и