Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко

сказки, объявил, что он уверен в победе, на основании своих познаний в астрологии, что он приехал помолиться московским угодникам, что в тот вечер он уедет назад к войскам»[664]. Толпа, собравшаяся под окнами губернаторского дома, считала Платова истинным русским, некоторые называли его колдуном, но все сходились на одном: с такими военачальниками, как атаман Платов, русские непременно победят армию Наполеона. Ростопчин познакомил атамана с известным писателем и историком Н. М. Карамзиным[665], который «в предсмертные дни Москвы жил у графа»[666]. Известный поэт-партизан Д. В. Давыдов рассказывал литератору и мемуаристу П. А. Вяземскому, «что когда Ростопчин представлял Карамзина Платову, атаман, подливая в чашку свою значительную долю рома, сказал: «Очень рад познакомиться; я всегда любил сочинителей, потому что они все пьяницы»[667].

Собираясь в Москву, Платов, по всей вероятности, знал, что не встретит здесь императора. Об этом ему мог сообщить Кутузов или кто-нибудь другой из окружения главнокомандующего, которые знали, что именно в это время Александр Первый поехал в Финляндию для встречи с наследным принцем Швеции, бывшим наполеоновским маршалом Бернадотом. Но, тем не менее, атаман с пользой для дела побывал в Москве, отдав кое-какие распоряжения о формировании поголовного ополчения на Дону. Начальник штаба Первой армии генерал А. П. Ермолов причиной опалы Платова считал участившиеся казачьи грабежи. «Платов перестал служить, – писал Ермолов, характеризуя ситуацию после оставления Смоленска, – войска его предались распутствам и грабежам, рассеялись сонмищами, шайками разбойников и опустошали землю от Смоленска до Москвы. Казаки приносили менее пользы, нежели вреда»[668]. Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский, подтверждая эти слова Ермолова, уточнял: «…Меня уверяли достоверные люди, что Платов посылал на свой счет грабить деревни и села, и отправлял на Дон несколько обозов с похищенными таким образом вещами»[669].

Сведения об отстранении атамана Платова от командования арьергардом русской армии довольно быстро дошли до Наполеона. Это подтверждается показаниями генерал-оберпровиантмейстера наполеоновской армии М.-Л. де Пюибюска, который в своих «Письмах о войне в России 1812 года» указывал: «Наполеона уверяли, что Платов в немилости и сослан с большей частью казаков на Дон, и он тому поверил! Кутузов в одном письме своем будто бы жаловался императору на казаков, особенно же на их атамана и будто бы просил у государя на строгие меры, к которым он принуждаем, то есть отослать генерала Платова и большую часть его войска на Дон. Это письмо было с тем и отправлено, чтобы его перехватил неприятель; но оно и составлено было для Наполеона, дошло верно по назначению и отняло у него всякие подозрения на свою несправедливость. В истинном отбытии казачьего генерала заключалось только одно намерение, в продолжении нашей стоянки под Москвой, собрать 25 000 казаков, с которыми через месяц после своего отбытия Платов явился на наших аванпостах. Сие подкрепление было весьма для русских полезно», – завершает свои рассуждения Пюибюск[670].

Примерно то же утверждал и Сергей Глинка в своих «Записках о 1812 годе». Он писал: «К числу хитростей, уловивших Наполеона, Кутузов прикинул и мнимую ссору с Платовым. …Коленкур и себя и властелина своего обманывал: «будто бы война турецкая истощила Войско Донское и будто бы Дон опустел и обессилел». Кутузов и Платов знали об этой молве и разыграли притворную ссору. Чуждаясь самонадеяния, я, может быть, предлагаю это и как догадку, но то истинно, что когда донской атаман за несколько дней до битвы Бородинской прискакал в Москву на дачу графу Ростопчину, разнеслась весть о размолвке его с Кутузовым. Предполагали тогда же… будто бы на даче находился и государь. Был ли там государь или нет и нужно ли было личное его присутствие для распоряжений касательно донских полков?..»[671].

В целом, весь ход событий, сложный и запутанный, подтверждает правильность суждения генерал-майора А. П.Ермолова о том, что Барклай де Толли «справедливо недовольный беспорядочным командованием атамана Платова аръергардом, уволив его от оного, позволил отправиться из армии, и он находился в Москве, когда князь Кутузов дал ему повеление возвратиться к донским казакам в армию»[672]. Поездка Платова в Москву тоже не была бесполезной: хотя он не встретился с императором, но как сам писал на Дон «объяснился обо всем подробно в рассуждении ополчения войска нашего с главнокомандующим в Москве… графом Растопчиным», приказав «всему наряженному войску следовать прямейшими дорогами к Москве форсированно без роздыхов, делая переходы не менее 60 верст в сутки»[673].

Бородино

…Этот маневр Платова решил участь русской армии.

Д. Болговский о рейде казаков Платова в Бородинской битве

Бородино! В русском сердце и русской душе название этого небольшого селения под Москвой является символом непобедимости русского оружия, беспримерного мужества и героизма русских солдат, казаков, офицеров и генералов. Здесь Наполеон понял тщетность своих усилий разгромить русскую армию в генеральном сражении, которого он так домогался.

К моменту принятия Кутузовым главного командования над всеми русскими армиями до Москвы оставалось около 125 километров. Михаил Илларионович прекрасно понимал, что генеральное сражение должно состояться под Москвой, сдавать древнюю столицу без боя – значило не оправдать великих надежд армии и народа на успешную миссию нового главнокомандующего. Сражения у стен Москвы требовал император Александр и русское общественное мнение (впрочем, «глас народа – не всегда глас Божий», – заметил военный историк А. А. Керсновский[674], автор четырехтомной «Истории русской армии»).

Выдающиеся историки и военные аналитики XX века по-разному оценили необходимость Бородинского сражения именно в конце августа.

Так, известный военный теоретик и историк Карл Клаузевиц, участник Бородинского сражения, в своей капитальной работе «1812 год» считал, что «Кутузов, наверное, не дал бы Бородинского сражения, в котором не ожидал одержать победу, если бы голоса двора, армии и всей России не принудили его к этому. Надо полагать, что он смотрел на это сражение как на неизбежное зло»[675].

Примерно такую же оценку дал и известный российский военный историк генерал Н. П. Михневич, который писал в своей монографии «Основы русского военного искусства»: «Бородинское сражение было, как известно, очистительной жертвой за оставление Москвы. Отдать московские святыни без боя было дело невозможное. Кутузов это понимал и, несмотря на то, что он был сторонником стратегии изнурения противника посредством постоянного уклонения от боя и отступления вглубь страны, все-таки решил дать оборонительное сражение на позиции у с. Бородина…»[676].

Как бы то ни было, Кутузов решился (или вынужден был решиться) на большое сражение перед Москвой, о чем он сообщает в письмах императору, в военное