Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

Чарлза Диккенса. – Прим. пер.). Родители понимают, что вырастили потаскушку. Я примиряюсь с этим – ведь была практически уверена, что это неизбежно откроется им. Однако венцом моих страданий того лета было даже не представление родителей обо мне, а бесконечные логические построения, из которых следовало, что мое поведение после изнасилования доказывает, что никакого изнасилования на самом деле не было. «Ты хотела этого. Даже если ты так не считаешь и утверждаешь обратное, ты хотела этого», – вот что они говорят.

«Заберите у меня все, – думала я. – Отнимите у меня мою школу, моих подруг, любовь родителей. Но не смейте рассказывать мне, чего я хотела и кем была в тот вечер, когда поговорила с вами по телефону и решила, что вам тяжело».

Вот почему воспоминание о Рике, несущем меня на руках после несчастного случая с великом, вызвало во мне такую бурю эмоций. Я увидела себя девочкой, которой больно, девочкой, нуждающейся в помощи. Никто не сможет это отрицать. И он, даже он, понимал это. Вот почему он взял меня на руки и понес в медпункт.

И при воспоминании о ней, той, которую я целый год изгоняла из памяти, во мне что-то вспыхнуло.

В июле нас официально известили, что администрация школы совместно с адвокатом из авторитетной юридической фирмы Orr&Reno хочет кое о чем сообщить.

Отец достал свой блокнот в клеточку. Меня не позвали в библиотеку, где происходил тот телефонный разговор, и я сидела в своей комнате за закрытой дверью и смотрела из окна на короткую подъездную дорожку к нашему дому. Она выходила на главную транспортную артерию городка – двухполосное шоссе, обсаженное старыми деревьями. Летом оно превращалось в настоящий зеленый туннель. Я слушала шуршание шин и смотрела, как колышется листва.

В дверь постучали. Вошли родители. Вид у них был бледный.

Я переместилась с окна на свою кровать и устроилась ровно посередине. Передо мной бок о бок стояли родители.

«Что там?» – упавшим голосом спросила я.

Заговорил только папа: «Адвокат школы сказал, что твое возвращение в кампус нежелательно».

«Что? Почему?»

«Ну, у них целый список вещей, которые они готовы тебе предъявить. То есть если ты готова выдвинуть обвинения против этих мальчиков, то будешь давать показания в суде, и вот что они собираются тебе предъявить».

Он взял свой блокнот в клеточку и стал читать: «Первое. Лэйси употребляет наркотики. Второе. Лэйси торгует наркотиками. Она продавала прозак и другие рецептурные препараты ученикам, тем самым подвергая их опасности. Третье. Лэйси регулярно злоупотребляет правами и нарушает установленные правила. Четвертое. Лэйси – распутница, вступавшая в интимные отношения с целым рядом школьников, включая обвиняемых. Пятое. Лэйси не место в школе Св. Павла».

Папа опустил блокнот и устремил на меня свой недовольный суровый взгляд. Мама отвела глаза. Момент, когда он мог бы посмеяться по поводу наркоторговли, миновал. Момент, когда мы могли бы начать крушить все вокруг, тоже миновал. Они просто стояли с непроницаемым видом, словно осовремененная версия пары с картины «Американская готика» (знаменитая картина американского художника Гранта Вуда. – Прим. пер.), только с блокнотом в папиной руке вместо вил.

Я не могла пройти мимо упоминания о прозаке. Я зациклилась на этом слове. Оно изначально отталкивало своей пошлой неестественностью, а сейчас мне пришлось вникать, почему я его слышу. Никто не знал, что я принимала это лекарство. Кто им сказал? Что они выдумывают? Я не потеряла ни одной таблетки и никому их не давала. Помыслить о том, что я могла торговать этим или каким-нибудь другим лекарством, было чистым безумием. Для этого не было ни малейших оснований.

Если, конечно, вы не собрались откровенно лгать. Если вы не копаетесь в медицинских документах девочки без ее согласия и не сообщаете о том, что обнаружили, администрации школы (и всем школьникам тоже). Если вы не готовы пойти на фальсификацию обвинений с целью отравить этой девочке жизнь. Тогда вы можете говорить что угодно.

Кто это был, деканы? Врачи? Юристы? Священники? Кто эти люди?

«О, боже», – сказала я, отчаянно борясь с рвотным позывом.

«В общем, они обещают уничтожить тебя», – сказал отец с дребезжанием в голосе. Это дребезжание ужаснуло меня. Папа зазвучал как старик.

Вплоть до этого момента я не хотела относиться к школе Св. Павла как к «ним». Сопротивлялась превращению зеленых лужаек, учебных занятий и знакомых мне людей в безликое учреждение, монолитное и безжалостное. Это казалось мне слишком простым, чересчур дихотомическим для человека, который там учится. Но я оказалась в дураках. Вопреки моим представлениям, эта игра не подразумевала ни честности, ни благоразумия. Я осторожничала и переживала. А они не спеша прицеливались.

Теперь мама смотрела на меня умоляющим взглядом. Я пыталась понять, что ей нужно. Это ссора или все же нет?

Папа продолжил: «Лэйси, они говорят, что у тебя были половые партнеры».

От мысли о подпольной торговле прозаком я перешла к гораздо менее занятному обвинению в подростковом сексе. Неужели именно это напрягает его в первую очередь?

«Они утверждают, что эти двое были не единственными. Это правда?»

Я ничего не ответила, и мама залилась слезами. Отец повернулся и обнял ее. Он посмотрел на меня поверх ее плеча и покачал головой.

Я попросила прощения.

Мама рыдала в папиных объятиях.

«Это не то, чего мы хотели для нашей дочери», – сказал он мне. Они ушли.

В тот вечер мама не вышла к ужину. Она приготовила его и оставила на плите. Брат был неестественно оживлен, отчасти в порядке самозащиты, отчасти претендуя на преимущество. Папа был холодно-учтив.

Я вновь и вновь мысленно возвращалась к его словам: «Это не то, чего мы хотели для нашей дочери». Мне казалось, что я только и делала, что пыталась дать им то, чего они хотели. Взаимное разочарование предоставляло возможность обсудить все это друг с другом. Но никто не начал этот разговор, и мы так и не поговорили.

То, что администрация школы выставила меня в роли наркоторговки, стало самой наглой ложью, с которой я когда-либо сталкивалась в моей жизни. Как и любая ложь, в которой нет ни намека на правду, она стала жестоким ударом. Разговаривать стало не о чем. Общение со школой прекратилось. Весь последующий дискурс был умело выстроенным, каждая фраза либо парировала удар, либо наносила ответный. Думаю, я смогла бы убедить суд в том, что никогда не торговала наркотиками. Любой школьник, попавшийся на этом, был бы немедленно исключен. Кроме того, запрещенными веществами занимался очень узкий круг учеников, ни один из которых