Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

и красный. И грифель, и ластик, и даже кнопочка были заменяемыми, и он годами пользовался одними и теми же принадлежностями. Он был левшой, и бумага в клеточку помогала ему выравнивать его мелкий почерк.

Я не должна была присутствовать на этих телефонных обсуждениях. Мама и папа старались оберегать меня. Но поскольку предмет был слишком уж личным, каждый раз, когда они уединялись для беседы, мне становилось не по себе. Я усаживалась на окно в своей комнате или мерила шагами края ковра в столовой. Либо им не составит труда найти меня, либо мне вообще ничего не скажут. Проблема не оставляла нас ни на минуту. Мои наставники не возвращали звонки, и родители ходили с красными глазами. Мама утверждала, что школа занимается укрывательством, но я так не думала. Какое там укрывательство! Меня же просто выставили на всеобщее обозрение. Мамина ярость пугала. Папа вроде бы соглашался со мной.

«Давай хотя бы дождемся их реакции, – увещевал он ее. – Давай посмотрим, что они будут делать».

Вдобавок я еще не понимала, как школа занимается нашим делом. Никто не проинформировал меня о том, к чему их обязывает закон, а в то, что они постараются компенсировать моральный ущерб, я не верила изначально.

«Поверь, они скорее похоронят нашу дочь, чем позволят этому выйти наружу», – пророчила мама.

Я не понимала. Что значит выйти наружу? Как это – похоронят меня?

Родители считали, что щадят меня, не сообщая всех подробностей. Я считала, что щажу их, ничего не рассказывая о том, как пережила все это. Было совершенно очевидно, что очень скоро первое неизбежно вступит в противоречие со вторым. И как бы я ни страшилась этого, мне хотелось, чтобы наступила расплата, которую полагала заслуженной.

Как-то раз мама ворвалась в столовую и возвестила, как будто все только этого и ждали: «Окружной прокурор сказал, что школа Св. Павла его достала».

Летом мы не пользовались столовой. Серебряные подсвечники переставлялись со стола в горку, все остальное рассовывали по полкам буфета. В побуревшем зеркале из дома моей прабабушки отражался наш задний дворик. Пригородная идиллия.

Я перестала мерить комнату ногами: «Что это значит?»

«Это значит, что он хочет выдвинуть обвинения против этих… мальчиков. Потому что они были совершеннолетними, а тебе было пятнадцать, и еще потому, что подобные вещи творились в этой школе годами, а начальство занималось укрывательством. Он десять лет ждал возможности заняться школой Св. Павла. Так и сказал. А ты теперь явная улика».

Я не удивилась, что мама использует такие слова, как «укрывательство» или «явная улика». Метать гром и молнии было для нее естественным делом, особенно когда она считала себя обманутой. Так что я машинально сделала скидку на риторику и не оценила эту новость по достоинству.

Но сейчас у мамы появился новый серьезный довод.

«Окружной прокурор, Лэйси», – повторила она с нажимом. Он стал ладьей за королевой. В детстве папа учил меня играть в шахматы. Такой комбинацией можно очистить доску.

Мой голос прозвучал тихо. Я еще не отошла от явной улики.

«Значит, вернуться я не смогу?»

«Они прижмут эту школу. Нет, ты туда не вернешься».

Это было в конце июня.

«Но куда я поеду?»

«Не знаю. Салли Лэйн говорит, что в Тэчер просто замечательно. Это в Калифорнии. Говорит, что это совсем другое дело по сравнению со Св. Павлом. Можем позвонить туда ближе к вечеру и узнать, есть ли у них места».

«Я вернусь. Я cобираюсь заканчивать эту школу», – сказала я маме.

Она всплеснула руками и выпалила: «Да как же я смогу отправить тебя туда! Да я же не вынесу этого!»

Она заплакала, а я тут же обратилась в камень. Она уткнулась лбом в стену столовой и плакала, то и дело причитая: «Не знаю, как я это переживу!»

Мне хотелось встряхнуть ее, сказать: «Такова жизнь, видишь ли».

Она отвернулась от стены, чтобы попытаться еще раз: «Лэйси».

«Что?»

«Школьное начальство так ничего и не сообщило полиции. Ты понимаешь? Они так и не сообщили. Они позволили этим мальчикам спокойно получить дипломы. Они дали им уехать. Ты это понимаешь?»

Разумеется, я это понимала. Что в этом такого нового для нее? Что такого удивительного? Рик получил награду за достижения в спорте. В день вручения он наверняка стоял прямо у флагштока, гордо держа свою серебряную табличку над головой.

«Они собираются начать учебный год как будто ничего не случилось».

«Ну и слава богу», – подумала я.

«Полиция Конкорда хочет провести расследование с прицелом на возбуждение дела. Это требование закона, и, похоже, есть некоторые разногласия относительно того, как… ммм, все было. Ну, то есть, что они делали», – она сжала себе горло, чтобы показать.

Я немного приободрилась. С тех пор, как доктор Керроу рассказала мне о возрасте согласия, я вцепилась в эту идею как в феерической красоты драгоценность. Она слишком ценная, чтобы выставлять ее напоказ, немного вульгарная, чтобы носить, но это ресурс, который может помочь мне спастись на войне. Оказывается, закон заранее предполагает невиновность ребенка или по меньшей мере допускает ее в случае полового контакта со взрослым. Сила вторгается на территорию страсти (если, конечно, таковая вообще имеет место) так глубоко, что желание становится фальшивкой. Согласие невозможно. Неважно, что утверждает кто угодно еще. Закон говорит, что это не моя вина.

«Ну, ладно. Что мне нужно будет сделать? – спросила я маму. – Я буду рада сказать правду».

«Тебя вызовут в суд и попросят дать показания против этих мальчиков. И, возможно, против школы. Я пока не знаю. Нам придется нанять адвоката».

«А зачем мне понадобится адвокат?»

«Для защиты твоих интересов. Окружной прокурор сказал мне, что это происходило не раз и не два. Что в этом кампусе насиловали детей, а школьное начальство это покрывало».

Другие дети не интересовали меня ни разу. Я знать их не знала и подумала, что раз я решала свои проблемы сама, то и им стоило бы поступать точно так же.

Она преисполнилась какой-то восторженной решимостью: «Ангел мой, по-моему, настало время покончить с этими делами раз и навсегда. Я действительно так считаю».

Для кого именно настало время? Они отправили меня в эту школу, заставили остаться, и будь я проклята, если теперь брошу все это. Смотреть, как школа превращается в нечто не просто проблемное, а враждебное, способное бросить тень на мое будущее? Нет уж, мэм. Я закончу эту школу, хоть умри.

«Мне не хочется всем этим заниматься. Я просто хочу вернуться», – сказала я.

«Обдумай