Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

Я решила, что буду провоцировать это место. Просто чтобы убедиться, что ситуация действительно настолько напряженная и сложная, как мне кажется.

У здания художественных мастерских, где было самое яркое освещение, я наткнулась на какого-то высокого учителя. Нам он не преподавал. Он изумленно спросил, не нужна ли мне помощь, и был заметно взволнован. Понятно, почему – в это время мне полагалось быть в общежитии. Я прямо-таки напрашивалась на то, чтобы предстать перед дисциплинарной комиссией. Он пристально рассмаривал меня: «Лэйси? Лэйси Кроуфорд?»

«Да», – ответила я.

«А», – сказал он. Опустил взгляд, пожелал мне спокойной ночи и поспешил удалиться.

Я испытывала пределы дозволенного мне еще несколько раз, а потом вообще забыла о существовании каких-либо пределов. Как-то утром я вышла на пробежку еще до рассвета. На выезде из кампуса дорогу освещали фонари, но затем начались долгие промежутки головокружительной бескрайней темноты. Мне захотелось навестить мой лес. На обратном пути тропинки уже поблескивали росой в мягких лучах рассвета. По возвращении в кампус меня заметил учитель из общежития мальчиков, варивший кофе у себя на кухне. Он открыл окно и позвал меня.

«Где вы были?»

Я объяснила.

«На пробежке?»

Мое лицо сияло. До смерти хотелось разозлить его.

«И куда же это вы бегали?»

Я смутно различала его футболку, в которой он, видимо, и спал. Мне было жаль этого мужчину, живущего в одиночестве в квартирке при общежитии подростков в нью-гэмпширских лесах.

«К мигалкам и лодочной станции».

«Это далеко?»

«Наверное, миль пять».

«И вы действительно бегали туда одна?»

Я кивнула с широкой улыбкой, чтобы показать, что была не одна, хотя, разумеется, это было не так. Его лицо на мгновение вспыхнуло, ноздри расширились, но затем он отхлебнул кофе и насмешливо уставился на меня.

«И часто ли вы собираетесь этим заниматься?» – спросил он.

«Понятия не имею», – максимально дерзким тоном.

Печально, конечно. Ведь раньше я была такой хорошей, так помогала учителям почувствовать свою значимость. Теперь он запомнит меня как испорченную нахалку.

«Наверное, стоит все же дожидаться более светлого времени. Вы можете споткнуться. Травмируетесь вне территории», – наконец сказал он.

Я побежала дальше. Не дожидаясь, когда меня отпустят.

Но в душе я вовсе не была бунтаркой. Я не отправлялась в близлежащие городки, чтобы отовариться выпивкой с помощью мужиков с автобусной остановки. Я не связывалась с ребятами, которые мешками привозили травку из своих домов на Бермудах или Багамах, и тем более с теми, кто доставлял кокаин с Манхэттена. Мне нравилось использовать мое преимущество в интересах моих подруг. Когда в гости к Кэролайн приезжал ее Дэйв, я разрешала ему прятаться под моей кроватью до окончания вечерней поверки и ухода учителей по домам. Когда Брук разживалась литром водки, чтобы скоротать скучные выходные, я разрешала ей хранить бутылку в моем сундучке.

Нашим любимым способом изменения сознания было как можно быстрее и скрытнее накидаться водкой. После каждого разлива бутылку снова убирали, а после каждого глотка стопку прятали под матрас или за книги. Накатывали мы компанией не больше четырех, чтобы не вызвать подозрений у проходящих по коридору учителей. Выпивку заедали ложками арахисового масла прямо из банки. Считалось, что это перебивает запах.

Но выпивка была опасным занятием не только из-за риска попасться. Захмелев, я оказывалась во власти внутренних бурь, налетавших с ужасающей мощью. Я сидела на своей постели, смотрела, как умирают со смеху Брук и Саманта, слушала очередную безумную историю Мэдди про ее роман с Брофи, а внутри меня пахло соляркой и соснами. Я была в лодке со Скотти. Он сидел на корме, одной рукой придерживая румпель, а другой показывая мне домики и оленей. Я слышала, как кильватерная струя ударяет в песчаный берег со звуком, похожим на шелест банкнот. Огромного количества банкнот, просто гор банкнот. Я переняла его вольное отношение к окружающему миру, свойственное только поистине избранным. Не то чтобы я хотела существовать в отсутствие какой-либо ответственности, но рядом с ним я обрела способность притворяться, что мне все равно. Это притворство было настолько глубоким, что я реально переставала задумываться. В присутствии Скотти идеи слабели. Слова вставали со своих мест и разбредались в разные стороны. А мы оставались, и в нашем распоряжении было все, чего только можно было захотеть.

Теперь, когда он меня бросил, я вновь оказалась во власти собственных мыслей: я больна, я опозорена, я одинока. Я не представляла себе, как переживу колледж. Если вообще попаду туда. Учителя отказываются наказывать меня, и это еще один способ сообщить, что они отказываются проявлять заботу обо мне. Я могу делать здесь что угодно, потому что видеть меня больше не хотят.

Я услышала звон церковных колоколов. Подруги смеялись. Я считала удары. Уже поздно. Когда распределят темы рефератов и надвинутся экзамены, мы уже не сможем так бездарно растрачивать свое время. Девочки хохотали как безумные. Одна из них – я не стану говорить, кто именно, но одна из любимых подруг – вскочила на мою кровать и шлепнула меня пару раз, чтобы развеселить. Другая пошутила, что это прием Брофи и мне нужно немедленно спасаться, еще одна отпустила еще одну шуточку про другого мальчика, про всех мальчиков…

«А потом они делают так», – язык высунут, как у карикатурного вампира.

«А потом так», – она стиснула руками свои груди.

«И вот так», – два пальца таранят воздух.

«И так», – это Мэдди изобразила глаза и вытянутые руки мальчиков при виде ее буферов, медленно пятясь как насмерть перепуганная…

Кэролайн скрючилась от смеха. Саманта объявила, что слегка описалась. Кто-то шикнул – мы напились, нас застукают, и тогда мы просрали колледж, просрали жизнь, просрали все на свете… И тут подруга рядом со мной, обнимавшая меня за плечи, всхлипнула и сказала: «Ох, Лэйс».

Мы притихли.

«У меня так тоже было».

Ее смех перешел в плач, такой же неудержимый и неодолимый. Я обняла ее. Мы лежали обнявшись на моей кровати и плакали.

«Он говорил, что не знал. Он клялся мне».

Для нас не имело никакого значения, кто этот он. Он – каждый мальчик в нашем мире. Он и есть этот мир. Мы поняли.

Плакали все, кто был в комнате.

«Мне жаль, – сказала я подруге. – Мне так жаль».

Той осенью ко мне зашли две девочки и сказали, что у них тоже герпес. Я откопала свой зовиракс и показала им этикетку, чтобы они, набравшись смелости, попросили своих врачей выписать его им. Мы вместе сходили в фойе поискать в старой затрепанной до