Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

В 1948 году Сергей Навашин сляжет с тяжёлой формой туберкулёза и срочно потребуется лекарство – стрептомицин, который тогда только появился. Говорят, что по поводу его приобретения Паустовскому пришлось обратиться к председателю Бюро Совета министров СССР по пищевой промышленности Анастасу Микояну. Правда, доподлинно неизвестно, так было или нет. А вот то, что Паустовский 6 октября 1948 года обращался к заместителю министра здравоохранения СССР Александру Шабанову с вопросом о выделении стрептомицина для лечения Сергея Навашина, подтверждено документально.

«Прошу Вашего разрешения, – значится в письме Паустовского Шабанову, – выдать мне на руки 30 грамм стрептомицина, отпущенного Министерством здравоохранения Московскому областному тубинституту (МОНТИ) для лечения моего сына Сергея Паустовского – студента 5-го курса 2-го Мединститута.

Мой сын лежит сейчас на даче в Переделкине, где пользуется хорошим уходом. Он находится под наблюдением проф. Н. Н. Гринчара. Лечение стрептомицином в домашней обстановке вполне возможно, так как рядом находится Детский тубсанаторий с опытными медсёстрами и, кроме того, будет производиться под контролем Н. Н. Гринчара.

Справку МОНТИ о возможности лечения моего сына в домашних условиях при сём прилагаю»{257}.

За эту помощь Сергей Навашин будет благодарить Паустовского всю свою жизнь!

И всё же, что так резко отвадило Паустовского от мысли переехать в Ленинград? И не просто переменить планы, но и ещё прочнее укрепиться в Москве?

Именно в это время он вновь «обрёл» Татьяну.

Их совместная встреча Нового, 1944 года у Фединых в «писательском доме» в Лаврушинском, по крайней мере для Паустовского, не превратилась в общение «по случаю», и суета праздника не «заслонила» его чувств к Татьяне.

Часто ли они виделись в 1944 году, сказать сложно. Хотя предположений на этот счёт может быть предостаточно.

Если 1944 год стал для Паустовского временем осмысления и осознания вновь вспыхнувших чувств к Татьяне и желанием хоть как-то нивелировать их суетой быта (вполне возможно, что и мысль о Ленинграде была отчасти вызвана и этими обстоятельствами), то в 1945 году поток этих чувств уже вряд ли можно было остановить и каким-то образом скрывать.

Надеялся ли он на взаимность, осознавая, что ему придётся разрушить созданную семью, в которой все друг друга любили? Вряд ли.

«Таня, сейчас четыре часа ночи, – напишет он Татьяне 13 мая 1945 года, – мёртвая тишина… вся жизнь была как ожидание Вас, и только для Вас мне стоит жить на этом свете. Почему Вы так взяли меня? Не знаю. Это колдовство. Или безумие. Или, вернее всего, – судьба»{258}.

Сколько таких тревожных для сердца писем Паустовский напишет Татьяне в победном 1945-м и в последующие годы, сказать трудно. Они будут приходить в Москву, в коммунальную квартиру на улице Горького (ныне Тверская) и следовать за ней туда, куда она уезжала на театральные гастроли. Паустовский будет писать их из Москвы, Солотчи… Просто писать, не дожидаясь ответа. И она, не запрещая ему слать письма, с ответом не торопилась, – с главным ответом.

В какой-то момент об этом увлечении мужа узнала и Валерия. И он, разумеется, не смог сказать жене всю правду, понимая, что для неё это будет трагедия. Ведь её любовь к нему была проверена временем! И об этом «обмане» он честно признается Татьяне в письме.

Облекая свои чувства к Татьяне в безнадёжность, временами «отступая», он начинал просить её в письмах лишь о том, чтобы простить ему всё сказанное в порыве чувств и остаться с ним в настоящих человеческих отношениях, при этом в шутку называя себя «кошмарным товарищем».

Пребывание в Солотче летом 1945 года не освободило от груза мыслей о Татьяне. Не помогали и походы на реку, и прогулки к монастырю, и лишь писательство в этом «лечении» чувств было определённым спасением.

Помимо второй части повести «Далёкие годы» – «Классическая гимназия», этим летом Паустовский напишет несколько рассказов, среди них будет особенно выделяться новелла «Телеграмма», которую опубликует журнал «Огонёк» в № 8 за 1946 год.

Нельзя сказать, что сюжет рассказа слишком сложен и перенасыщен событиями, скорее наоборот. Именно за его простотой скрывается то, что и хотел показать, «проявить» читателям Паустовский, – глубокое философское повествование, над сутью которого читатель невольно начинает задумываться, обращаясь к самому себе с вопросом о нравственности собственной жизни. Новелла пробуждает в душе читателя не только сострадание к главным героиням рассказа, но и заставляет по-иному посмотреть вокруг, оценивая своё окружение не по социальному статусу, а по категориям совестливости и порядочности.

Рассказ-драма, имеющий глубокий социальный подтекст. Старушка Катерина Петровна живёт в старом доме, что стоит в селе Заборье. Её дочь Настя уже давно переехала в Питер, вышла замуж и, живя своей жизнью, почти совсем не навещала мать. Письма писала редко. И лишь раз в два-три месяца приходил от неё денежный перевод на 200 рублей. По хозяйству старушке помогал сторож Тихон. Совсем отчаявшись увидеть дочь и боясь не пережить зиму, Катерина Петровна пишет ей письмо, которое Настя прочитывает не сразу. У неё много дел, и ей некогда даже вскрыть конверт.

И вот вскоре после этого письма Настя получает телеграмму от Тихона, в которой сообщается, что её мать при смерти.

Настя срочно едет в Заборье, но проститься с матерью так и не успевает. Поклонившись свежей могиле и проплакав всю ночь в комнате матери, понимая, что ближе её у неё никого и не было, Настя уезжает из села, «…крадучись, стараясь, чтобы её никто не увидел и ни о чём не расспрашивал», так как понимает, что уже осуждена сельчанами за своё отношение к близкому человеку.

Это рассказ, в котором отражена драма не только двух человеческих судеб, но и очень ярко показана трагедия одиночества, природа которой порождена самими людьми.

Разумеется, говорить о полной реальности сюжета не приходится, хотя определённое сходство в этом есть.

Есть в рассказе и свой «ляп», пропущенный Паустовским.

Прототипом главной героини рассказа Катерины Павловны стала одна из сестёр Пожалостиных – Екатерина, у которой действительно была дочь Евгения, жившая в городе на Неве. Какие отношения были у Екатерины Ивановны с дочерью и знал ли Паустовский Евгению, неизвестно. Но вот беда, в рассказе образ Насти Паустовский настолько «омолодил», что она скорее годилась Катерине Петровне во внучки, и это обстоятельство не могли не подметить читатели. 28 июля 1955 года читательница Мануйлова О. из Фрунзе (ныне – Бишкек, столица Киргизии), прочитав «Телеграмму», сообщала Паустовскому:

«В “Телеграмме” мать – Екатерина Петровна, судя по “Вестнику Европы” и стеклярусу, слабости и немощности, очень стара