Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

Благодарности

Долгое время я не был уверен, что смогу закончить эту книгу – история оказалась слишком личной и тяжелой, к тому же полной пробелов, которые, как мне казалось, я не смогу заполнить. Я знал примерную картину тех лет, что дед провел в оккупированной Франции – начало и конец, основные поворотные моменты, – но не знал принципиально важных деталей этого пути. Часто, начиная новую главу, я чувствовал себя так, словно стою на краю пропасти, а над ней висит лишь тонкая веревочка с датами и какими-то байками.

Мне удалось перейти на другую сторону, но только благодаря десяткам друзей и коллег в Бруклине, Берлине, Эльзасе и Шварцвальде, в офисах Penguin Random House и The New Yorker. Элайза Чейни – мой литературный чудо-агент – пронесла веру в меня через долгие годы, пока я разрывался между разными проектами, а затем пристроила эту книгу идеальному издателю. Моя редактор Робин Дессер понимала риски и перспективы книги и ни разу не усомнилась в ней. Она идеальная соратница и соавтор – умнейшая, рассудительная и обстоятельная, с идеальным чувством языка и почти телепатическим чутьем в отношении мыслей, которые я пытаюсь выразить. Я благодарен Дэвиду Рэмнику, Энди Уорду и покойному Сонни Мехте за терпение и уверенность в том, что книга нужна, даже когда казалось, что я никогда ее не закончу, а также Хилари Редмон и сотрудникам издательства Random House за то, что так умело довели ее до публикации.

Пока я работал над книгой, множество сменявших друг друга историков и архивистов снабжали меня знаниями об эпохе, в которую жил мой дед, и помогали искать иголки в стогах сена по всей Европе: это Герхард Блессинг, Сабина Боде, Брижит Гийо, Мари-Жозеф Гийо, Эрик Джонсон, Доминик Дрейер, Юлиан Кляйн, Эдвард Ленгел, Йохен Реес, Филипп Рено, Мелани Алвес Роло, Пьер Таборелли, Жан-Пьер Тирион, Фридберт Трендле, Хайнц Фелауэр, Стивен Харп, Манфред Хеннхёфер, Конрад Штульмахер, Ханс-Йоахим Шустер, Конрад Ярауш и другие. Первые читатели моего текста – замечательные Кэтрин Бауэрс, Атул Гаванде, Дэвид Грэнн, Эрик Джонсон, Джоэл Харрингтон и Раффи Хачадурян – помогли доработать тон и ключевые пассажи книги. Этим же я обязан моему любимому, сверхъестественно одаренному редактору в The New Yorker Крессиде Лейшон. Молли Монтгомери, Полин Пик, Самин Гаухар, Эмили Ульбрихт и Эна Альварадо спасли меня от бесчисленных ошибок и неточностей, одновременно подсветив важные детали. Книга стала неизмеримо лучше благодаря помощи всех этих людей.

Как и мои родители, большую часть своей жизни я провел вдали от своих корней. Поэтому, когда я сел писать о семейном прошлом, было странно осознать, что я готовился к этому всю жизнь. Все странные повороты моей судьбы вдруг оказались важны для дела. Годы учебы во Франции и Германии помогли мне просеять архивы по обе стороны Рейна. Семейные связи открывали двери там, где не очень любят чужаков. Мало кому понятный диалект немецкого, которым я владею, помог мне расположить к себе пожилых людей, ставших моими источниками; он очень похож на диалект, на котором они говорили в детстве в Эльзасе. Какие-то ситуации были предсказуемы – обычное дело, когда пишешь о том, что знаешь, – но многое оказалось возможным благодаря большому везению и доброй воле людей. Я благодарен за долгие, вдумчивые разговоры моим дядям Зигмару и Винфриду, тетям Хайди, Кристель и Герде, а также двоюродным сестрам и братьям Карин, Сильвии, Сабине, Томасу, Кристиану и Сюзанне. Мой брат Мартин, сестры Ева, Моника и Андреа помогли мне восполнить важные пробелы в памяти, а дочь Руби едва не отморозила пальцы на ногах, пока мы с ней лазили по окопам Шампани, где когда-то воевал ее прадед. Руби, а также мой сын Ханс и дочь Эванджелина просмотрели сотни предложений, абзацев, документов и фотографий, оттащив меня от пропасти неуклюжих фраз и бестолковых метафор. Больше всех я благодарен своей жене Дженнифер Нелсон – моей первой и лучшей читательнице – за безграничное терпение и любовь и маме, нашедшей в себе мужество и убежденность, чтобы привести всю эту историю в движение изначально.

Пока я писал книгу, события, описываемые мной, как будто снова и снова крутились в новостях – преступления на расовой почве, подъем ультраправых, вторжение в Украину. В самые мрачные моменты, когда казалось, что мир обречен бесконечно повторять собственные ошибки, всегда было приятно снова приезжать в Эльзас. Жители Бартенхайма прошли через самые жуткие испытания, которые только можно себе представить, и как-то вышли из них, сохранив мудрость и остроту ума. Я благодарен Габриэлю Арнольду, Альфонсу Хуттеншмитту, Рене Канненгизеру, Жоржу и Мари-Роз Бауман, семье Гриненбергер и обоим Жерарам Кильвассерам за то, что приняли меня и честно все рассказали. Больше всех я в долгу перед Жоржем Чиллем за то, что подружился с моей мамой сорок лет назад, а также Жан-Жоржу Чиллю и Монике Чилль за то, что перенесли эту дружбу на меня. Без их щедрости и такта эта книга никогда не увидела бы свет.

Сегодняшний Эльзас – гораздо более тихий и процветающий регион, чем во времена моего деда, но и там не обошлось без потерь. С открытыми границами и исчезновением таможни Франция и Германия стали меньше отличаться друг от друга – и там и там одинаковые «Икеи», «Старбаксы» и «Юникло», но более глубокие связи между двумя странами тоже угасли. Близкородственные диалекты когда-то связывали людей по обе стороны Рейна, даже когда в их жизнь врывалась война. Теперь дети здесь говорят на литературном немецком или академическом французском, а эльзасский и алеманнский диалекты остаются уделом родителей. До войны в Бартенхайм весной прилетало множество аистов, которые гнездились на крышах домов и стучали клювами, приветствуя друг друга. Теперь их здесь нет. Старожилы говорят, что птицам не хватает грубоватого, но родного эльзасского диалекта.

Моя семья постоянно приезжала в Европу – сначала родители: погостить, пожить, потом мы с женой по университетскому обмену; теперь поехали представители поколения правнуков Карла: такая вот обратная миграция. Руби и Ханс после университета переехали в Германию, так же поступили трое моих племянниц; Эванджелина тоже, видимо, скоро соберется. Трудно сказать, как долго они пробудут в Германии: Америка манит их назад сильнее, чем послевоенная Германия – моих родителей. Но пока обмен получается равным: пятеро в шестьдесят втором уехали, пятеро сейчас вернулись. Мне нравится представлять, как они в одну ночь взмывают высоко над Атлантикой и реактивный самолет, в котором сидят мои дети, проносится мимо винтового с родителями. Они смотрят друг на друга в иллюминаторы и на мгновение, будто в складке застывшего времени, узнают друг в друге себя. В их