Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

сын очень хочет поступить в университет, но об этом не может быть и речи. Гернот должен устроиться куда-то и начать зарабатывать. «Даже в самом лучшем случае, если меня отпустят и снова примут на работу, нам все равно будет не хватать двух тысяч марок в год», – пишет дальше Карл. Винфрид – ему было всего девять – тогда еще жил в Шварцвальде у родни, потому что у родителей просто нечего было есть. «Если такой нежный маленький росточек держать вдалеке от родителей хотя бы на час дольше, чем нужно, – это преступление. Я уверен, что ты, как старший, не захочешь быть кукушкой, выталкивающей братьев и сестер из гнезда».

Маме моей никогда не нравилось это письмо. Думаю, оно ее очень задевало – отец не воспринимал ее всерьез, отмахнувшись, как от обузы, беспомощного цыпленка; а еще ей было очень жаль Гернота. Он пять лет был в семье за старшего, пока отец находился во Франции. Теперь война наконец закончилась, а Герноту велели отказаться от своей мечты. Сложно представить себе что-то более жестокое.

И все же, учитывая то, через что пришлось пройти Карлу и что ему еще предстояло, в его словах звучит бодрый оптимизм, упрямая надежда. От мрачной бухгалтерии Карл в письме переходит к вариантам будущей карьеры для Гернота, как будто разрушенная экономика Германии может ему еще что-то предложить. Можно пойти работать на таможню или в банк, найти работу на химическом заводе или стать преподавателем технического училища. Либо, как вариант – пойти в учителя, как папа и мама. «Ни в одной другой сфере ты не сможешь так свободно реализовывать собственные интересы, – писал Карл. – Кроме того, ты сможешь придавать форму самому прекрасному материалу, который только известен миру, – человеческой душе».

Я снова и снова вспоминал это письмо в последние несколько лет, когда стало казаться, что мир вокруг меня разлетается на куски: войны, терроризм, массовые убийства и климатические катастрофы, расизм, пандемия и растущая пропасть между богатыми и бедными. Дед и за пределами тюремной камеры видел гораздо более жуткие вещи, а потом его заковывали в наручники, били, морили болезнями и почти свели с ума одиночным заточением. Он видел стертые с лица земли города и шестьдесят миллионов погибших, он стал свидетелем того, как идеология, которой он служил, оказалась изобличена как лживый фарс, утопивший мир в крови. И несмотря на все это он по-прежнему верил, что будущее полно надежд, что его сын найдет работу, обретет призвание и поможет собрать по кусочкам свою разрушенную страну. Что мир, который нацисты едва не уничтожили, стоит того, чтобы получить его в наследство.

Во время нашей последней поездки в Германию в 2015 году мы с мамой как-то пошли гулять вдоль Рейна. Субботний день в Вайле выдался ветреным, берег реки был покрыт весенними цветами. Под акациями и черешнями расположились любители пикников, кто-то просто прогуливался по мосту через Рейн – самому длинному пешеходному мосту в мире. Можно было различить французскую и немецкую речь, а еще швейцарский вариант последней, но понять, кто с какого берега, было сложно. Мама шла в тот день не очень уверенно, и плохое зрение давало о себе знать как-то особенно остро – ей пришлось прищуриться, чтобы прочитать на знаке перед мостом: WER SCHWANNEN FÜTTERT, FÜTTERT AUCH RATTEN: «Кто кормит лебедей, кормит и крыс». Я взял ее под руку, и мы пошли через реку во Францию.

Эльзас стал теперь совсем другим. Больше не нужны ни паспорта, ни какие-то другие документы, большинство людей двуязычны. В Бартенхайме детей в школе учат и на французском, и на немецком – готовят к высокооплачиваемым рабочим местам на том берегу и в Швейцарии, а жители городка ездят туда-сюда между странами безо всяких препятствий. Как-то в гостях у Чиллей они нам с мамой с гордостью рассказали, что сыновья их живут во Франции, но работают в Швейцарии. Мишель стал механиком по грузовикам, Марк – столяром-краснодеревщиком, и оба при этом, как и отец, числятся в добровольной пожарной бригаде Бартенхайма. Каждое лето бригада устраивает вечеринку вместе с пожарниками городка Эфринген-Кирхен на противоположном берегу Рейна, где мой дед по отцовской линии когда-то разводил кроликов, которые так понравились местному партийному начальству. Было, да водой унесло.

Когда мы перешли на противоположный берег, мама обернулась, чтобы посмотреть на свой родной город. В одном дед оказался прав: Германия отстроилась. На месте бункеров и всеобщей разрухи теперь раскинулись парки и стояли современные жилые дома. Дети Карла тоже преуспели в жизни. Гернот последовал совету отца и получил диплом педагога; он стал любимым всеми директором средней школы в Вайле. Зигмар и Винфрид выучились на инженеров, получили множество патентов, а моя мама получила докторскую степень, вырастила пятерых детей и преподавала историю в университете. Только Эмма не дожила до полного расцвета Wirtschaftswunder – экономического чуда послевоенной Германии. Она умерла от рака желудка осенью 1956‐го[423].

Для Карла ее смерть стала шоком. Болезнь, видимо, давно прогрессировала, но Эмма не подавала вида до апреля того года. И поначалу она чувствовала себя нормально – лежала в постели, но боли не испытывала[424]. Вскоре она уже пробовала ходить, но начал болеть желудок[425]. В конце сентября ее не стало. Карл подмешивал ей в еду святую воду из Лурда[426], но толку от этого, конечно, не было[427]. «Могилу мамы мы украсили хвоей и венком из еловых ветвей и мха, – написал он Зигмару в ноябре[428]. – Но было бы, конечно, лучше, если бы она была здесь, с нами».

После смерти жены он с головой ушел в работу: думал, что так сможет избавиться от одиночества и тоски. К весне, наверное, он бы их преодолел, но вместо этого в мае его сразил инфаркт: ему тогда было пятьдесят восемь[429]. «Сердце чертово взбунтовалось, – писал он потом[430]. – Я больше не видел смысла в том, чтобы цепляться за жизнь, и не возражал бы, если бы не очнулся от наркоза».

Но даже ему был дарован еще один шанс. За год до смерти Эммы Карла назначили директором начальной школы имени Чамбера в Вайле. Он снова занялся политикой, сначала вступив в Свободную демократическую партию, затем в Социал-демократическую – единственную в рейхстаге, проголосовавшую в 1933 году против наделения Гитлера чрезвычайными полномочиями. Его дважды избирали в городской совет, и он постепенно научился жить без Эммы. Чем старше человек становится, писал он своему сводному брату Ксаверу, тем сильнее чувствует «червя, грызущего его сердцевину, – червя, от которого не избавишься. Впрочем, пусть и грызет себе дальше. Я видел деревья, совершенно высохшие внутри, которые все-таки продолжали цвести и плодоносить»