Памяти солёная волна - Станислав Митрофанович Сахончик

было: не дашь – не подпишут «ибиптяне» добро на проход. Куда деться – давали, хотя в море и трудно добывать медикаменты: аптек там отродясь не водилось, а запас – он тоже не резиновый. Однако симптомы амфибрахийной асфиксии (по-простому – «жаба душит») при этом у меня всегда присутствовали. Поэтому алчность береговых коллег взывала к отмщению.

Жертвой мелкой, хотя и интеллигентной мести пал санитарный доктор из Порт-Саида, прозванный нами Абдуллой за выраженное сходство с одним из героев «Белого солнца пустыни». Я побеседовал с коллегами с черноморского госпитального судна «Енисей», которые дружно поддержали решение «обуть Абдуллу», и мы вместе с боцманом начали подготовку. Отшлифовали до зеркального блеска списанный полевой комплект хирургических инструментов, переклеили этикетки с говяжьей тушёнки на банки с пряной свининой, которая в тропиках буквально не лезла в глотку. Привели в товарный вид коробку с банками витаминов «Гексавит», которые ребята категорически отказывались принимать, подозревая в них (совершенно безосновательно) наличие брома, якобы негативно влияющего на потенцию. Кстати, байки про бром гуляют на флоте ещё со времён царя-батюшки.

И вот мы идём из Севастополя домой, во Владивосток. Снова Порт-Саид, снова досмотр и снова (о счастье!) на борту – Абдулла, и даже не один, а с дюжим малым при громадном портфеле и в некогда белом халате, – видимо, санитаром. Наверное, решил срубить бакшиш по-крупному. Как обычно, спустившись с мостика, делегация пожаловала ко мне в медицинский отсек. По-хозяйски ткнув толстым пальцем в заранее разложенные, нестерпимым блеском сияющие инструменты, Абдулла довольно пошевелил шнобелем и перенёс внимание на коробку с «Гексавитом». Глаза его алчно блеснули: похоже, он понимал толк во флотских витаминах. Верн велл!

Палец-сарделька ткнул в коробку с тушёнкой. Абдулла строго спросил:

– Хрю-хрю?

– Ноу, сэр! Му-му! Отвечаю!

Санитар шустро загрузил добычу в безразмерный портфель. Абдулла поставил закорючку в судовых бумагах и, пыхтя, удалился.

– Док, а ему от аллаха ничего не будет, за свинину-то? – спросил боцман.

– Думаю, что ни хрена не случится. Он же не ведал, что сотворит. Ну и, наверное, коптам потом впарит, когда расчухает, они ведь христиане и от свининки-то уж точно не откажутся. Хотя у нас в армии и татары, и узбеки сало наворачивали – будь здоров!

Катер с властями отошёл от борта и отправился дальше по рейду Суэца. Мы с боцманом стояли у борта, задумчиво глядя им вслед. Состоявшаяся месть уже не радовала – ну обули и обули напоследок мелкого коррупционера Абдуллу. Экое, понимаешь, событие!

А ведь, поди ж ты, спустя много лет этот случай помнится…

Особенно сейчас, когда у нас так «лихо» взялись за искоренение коррупции.

Самый первый шторм

Как и положено уважающим себя пацанам, в детстве я зачитывался книгами про пиратов, знаменитых мореплавателях, географических открытиях и экспедициях, о далёких тропических островах с развесистыми пальмами и злобными акулами. Мысленно я не раз проносился на пиратском бриге сквозь рифы в шторм, свирепый солёный ветер бросал мне в лицо холодные брызги и злобно свистел в вантах, отрывая клочья от парусов.

А я, в мокрой треуголке, широко расставив ноги, непоколебимо стоял у штурвала на уходящей из-под ног палубе юта, и волны в бессильной злобе шипели у пряжек моих ботфортов.

Бурная мальчишеская фантазия носила меня по бескрайним просторам мирового океана и заставляла принимать участие в самых невероятных приключениях в духе Жюля Верна и Рафаэля Сабатини.

Увы, действительность была гораздо более прозаичной. Река Вятка да крохотная речушка Мазик, разливавшаяся весной до громадных размеров, были единственными в округе приличными водоёмами, тянувшими на всякие морские подвиги. И мы с неразлучным другом Васей, поставив на старой лодчонке мачту с парусом из драной диванной обшивки, носились по ветру на залитых половодьем лугах, открывая для себя новые земли, качались на волнах от проходящих буксиров и катеров, натирали вёслами мозоли, выгребая против течения. А сойдя на берег, ещё долго покачивались.

Но вот прихотливая судьба забросила меня в Приморье. Первый же рассвет над безбрежной гладью Японского моря утвердил меня в мысли: это и есть моё…

А потом был флот. Вначале, конечно, каботаж. Стоял апрель, льды уже начали таять, но в бухтах, где стояли боевые корабли и бригада консервации, надо было взломать лёд, чтобы его скорее вынесло в море: на носу были общефлотские учения.

Это был мой первый выход в открытое море и, конечно же, я волновался. Ледокол на чистой воде очень неустойчив: яйцеобразное днище и короткий широкий корпус с высокой надстройкой заранее предполагают большую качку, независимо от размеров судна. Это знают все, кто когда-либо плавал на ледокольном флоте.

И вот мы в Японском море. Свежая зыбь раскачивала судно, машина работала исправно, и старенький ледокол резво делал свои проектные 12 узлов. Светило яркое солнце, по небу бежали редкие облака. Полученное штормовое предупреждение, казалось, не оправдается.

Однако всё раскрепили «по-штормовому» и задраили иллюминаторы на «броняшки», запретили выход на верхнюю палубу – всё как положено. Но вот после полудня погода стала резко портиться, задул сильный ветер с материка, неся снежные заряды. Порывы ветра срывали пену с гребней волн и белыми полосами неслись дальше. Море, казалось, закипело. Далёкий берег исчез за мутной пеленой, и серый сумрак окутал всё вокруг.

Ледокол встал носом к волне, и началась муторная килевая качка. С мостика было видно, как тупой форштевень судна зарывается в волну до носового флагштока, потоки воды, пенясь, несутся по палубе и брызги долетают до стекол ходовой рубки.

Капитан, в фуражке и форменном кителе, невозмутимо сидел в своём правом кресле, изредка поднося к глазам бинокль. Петру Петровичу было уже под шестьдесят, а в море он начал ходить ещё юнгой, в войну, на ленд-лизовских транспортах типа «Либерти», что перевозили паровозы из Сан-Франциско во Владивосток. Так что штормами его было не удивить – бывали переделки и покруче.

Рулевой стоял у штурвала, пристегнувшись ремнями к ограждению: иначе удержаться было невозможно. Вахтенный помощник выписывал ногами замысловатые пируэты возле штурманского стола, прокладывая курс на рабочей карте, то и дело придерживая ползающие по столу карандаши и линейки. На мостике, самом высоком месте судна, мотало особенно сильно – креномер зашкаливал за 30 градусов.

Капитан, заметив меня в дверях рубки, улыбнулся и сказал:

– Доктор, вижу, что вы не очень укачиваетесь, пройдитесь по кубрикам, посмотрите, что и как. Матросики-то у нас почитай все в первом рейсе. Может, кому и действительно плохо. Заодно и на камбуз загляните, как там с ужином. Война, как говорится, войной… Потом старпому доложите.

– Есть!