Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

Известно вам всем, что высокоталантливый недруг наш, сэр Генри Роулинсон, в своем сочинении (Россия и Англия на Востоке) еще в 1875 г. заявлял, что вражда ахалтекинцев заведет Россию к многолетним и непомерным расходам людьми и деньгами, вовлечет в вражду с Персией, заставит занимать кордонную линию фортов от устья Атрека по всему оазису и от Атрека до Мерва включительно, и, наконец, главное, в конце концов нарушит политическое могущество России в Средней Азии.

Отрадно, господа, что в сегодняшний многознаменательный день, озираясь на далекую дорогую нам окраину, иметь возможность фактически убедиться, что, слава Богу, тяжкие предсказания Роулинсона ни в чем не оправдались. Нам слишком всем известно положение дел, чтобы мне входить в подробное рассмотрение его; но очень уже давно наша среднеазиатская, столь буйная окраина не пользовалась таким безусловным спокойствием, как теперь. Никогда, быть может со времен похода Магомет-шаха на Герат и тесно связанной с этим событием незабвенной деятельности графа Симонича, значение русского посланника в Тегеране не было столь первенствующим. Словом, обаяние русского знамени стоит очень высоко, далеко к востоку, за пределы покоренной области; это, конечно, не откажутся подтвердить только что вернувшиеся из Серахса инженеры.

Господа, чему обязано отечество столь благоприятным исходом великого дела? Во-первых и главным образом благоговейно вспомним участие в экспедиции в Бозе почившего нашего Государя-Мученика. Твердо взяв в свои державные руки ахалтекинское дело, покойный государь предугадал громадное, в данную историческую минуту, значение ахалтекинского плацдарма, у преддверия Хорасана и Афганистана. Во-вторых, успех в принципе с самого начала обеспечивался участием нашего бывшего августейшего главнокомандующего, ни на минуту не отрывавшего своего сердца от вверенных ему тогда славных войск. С почтительною признательностью считаю себя счастливым здесь напомнить о той всесторонней помощи, которую оказывали мне все ближайшие помощники главнокомандующего Кавказскою армией наши центральные военные управления, наконец, министерство иностранных дел.

Наш посланник в Тегеране, Зиновьев, не только облегчил исполнение задачи, но, что еще важнее, обеспечил прочность результатов.

Говорить ли мне о доблести несравненных наших кавказских войск, с которыми связались узами боевого братства славные туркестанские и оренбургские их товарищи. Кавказские знамена в Ахалтекинскую экспедицию явились тотчас после блистательно выдержанного кровавого боевого испытания в азиатской Турции и в Дагестане. Большинство этих войск только что участвовало в несравненном в летописях наших штурме Карса.

Слишком велико было наследство славы, врученное начальнику экспедиции, чтобы ему сердцем не дорасти до духа войск, а когда сердце на месте, то и победа на три четверти обеспечена. В самом деле, не могу без глубокого чувства вспомнить про эти войска, про доблестный корпус офицеров; вспомнить, господа, о павших товарищах наших, вспомнить о том, как они служили, дрались, умирали; вспомнить о незабвенном генерале Петрусевиче – представителе чувства долга, скромности и научной подготовки; вспомним, какими героями легли за веру, царя и отечество князь Магалов, граф Орлов, Мамацев, Булыгин, Зубов, Студитский, Яблочков, Мерхилев, Грек, Иванов, Кунаковский, Мориц, Нелепов, Юренев…

Да, господа, пока в рядах русских будут такие офицеры, будем смело смотреть в лицо какому бы то ни было высоко обученному неприятельскому строю, не забывая наших товарищей, павших под Геок-Тепе, а когда настанет час боевого испытания, и мы постараемся быть такими же, какими были они.

Мне остается еще сказать вам несколько слов. Но здесь позвольте мне заменить бокал с вином стаканом с водою и попросить вас быть свидетелями, что ни я, да и никто из нас не говорил и не может говорить под влиянием ненормального возбуждения.

Мы живем в такое время, когда даже кабинетные тайны плохо сохраняются, а сказанное в таком собрании, как нынешнее, так или иначе будет обнаружено, а потому предосторожность – дело не лишнее.

Опыт последних лет убедил нас, что если русский человек случайно вспомнит, что он, благодаря своей истории, все-таки принадлежит к народу великому и сильному, если, Боже сохрани, тот же русский человек случайно вспомнит, что русский народ составляет одну семью с племенем славянским, ныне терзаемым и попираемым, тогда в среде известных доморощенных и заграничных иноплеменников поднимаются вопли негодования, и этот русский человек, по мнению этих господ, находится лишь под влиянием причин ненормальных, под влиянием каких-нибудь вакханалий. Вот почему, повторяю, прошу позволения опустить бокал с вином и поднять стакан с водою.

И в самом деле, господа, престранное это дело, почему нашим обществом и отдельными людьми овладевает какая-то странная робость, когда мы коснемся вопроса, для русского сердца вполне законного, являющегося естественным результатом всей нашей 1000-летней истории. Причин к этому очень много, и здесь не время и не место их подробно касаться; но одна из главных – та прискорбная рознь, которая существует между известною частью общества, так называемой нашей интеллигенцией, и русским народом. Господа, всякий раз, когда Державный Хозяин русской земли обращался к своему народу, народ оказывался на высоте своего призвания и исторических потребностей минуты; с интеллигенцией же не всегда бывало то же – и если в трудные минуты кто-либо банкрутился пред царем, то, конечно, та же интеллигенция. Полагаю, что это явление вполне объяснимое: космополитический европеизм не есть источник силы и может быть лишь признаком слабости. Силы не может быть вне народа, и сама интеллигенция есть сила только в неразрывной связи с народом. (Курсив наш. – А.Ш.). Господа, сегодня, в день падения Геок-Тепе, вспоминая о павших товарищах, о доблести войск, невольно просится наружу чувство доброе, святое. Один из славнейших ветеранов великой эпохи наполеоновских войн, маршал Бюжо, имел обыкновение говорить, что на войне убивают одних и тех же. Мое солдатское сердце и недавний опыт подсказывают мне, что здесь собрались именно такие, о которых говорит маститый маршал. Вот почему в солдатской среде мои слова будут приняты только по-солдатски, как не имеющие ничего общего с политикой в данную минуту.

Господа, в то самое время, когда мы здесь радостно собрались, там, на берегах Адриатического моря, наших единоплеменников, отстаивающих свою веру и народность, именуют разбойниками и поступают с ними, как с таковыми!.. Там, в родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки направлены в единоверные нам груди…

Я не договариваю, господа… Сердце болезненно щемит. Но великим утешением для нас – вера и сила исторического призвания России.

Провозглашаю, господа, от полноты сердца тост за здоровье государя-императора!»[241].

Речь вызвала широкую огласку, и правительство Австро-Венгрии высказало свое неудовольствие, расценивая слова Скобелева как вмешательство во внутренние дела империи. Александр II также неодобрительно отнесся к высказываниям «белого генерала». Управляющий министерством иностранных дел Гир принес австрийскому