Ребята, нас обманули! (Жизнь в рассказах) - Светлана Юрьевна Бойм

Эта сестра-писатель была замечательной нянькой. Писательство спасало меня от злобных воров и пьяного соседа, писающего в коридоре. Мне не хотелось иметь слишком много игрушек, которые обычно быстро устаревали и надоедали. У меня не было планшета, послушного кончикам пальцев, который бы испортил меня мгновенным ответом, – мое почтение программистам и изобретателям. Виртуальная Реальность Воображения (ВРВ) – это было единственное доступное мне советское программное приложение, плюс покупка цветных карандашей.

Литература стала моим лучшим воображаемым другом. Не какой-то особый литературный герой, а литература как таковая, открывающая проход в иной мир, созданный письменной речью и картинками, альтернативное пространство вне пространства и время вне времени.

Моей любимой страницей всегда была та, что в конце книги, – простой чистый лист. Я могла там что-то нарисовать или попрактиковаться в каллиграфии. Литература была для меня самой лучшей игрой, в которую я могла играть в одиночестве или же с созданиями любого вида, живыми или мертвыми, реальными или фантастическими, от Темного леса маленькой Красной Шапочки до реки Лимпопо из «Доктора Айболита».

Литература помогала переживать лучшие любовные истории. Не могла же я влюбляться в маленьких потных прыщавых мальчиков из 6-го «В» класса. Вместо этого я придумала воображаемого принца, очарованного мной, даже писала сама себе секретные послания, якобы от него, которые я демонстративно оставляла на виду у реальных мальчиков из 6-го «В».

У него было сказочное иностранное имя Дмитрий Бруни, помесь Карамазова с д’Артаньяном.

В шестом классе я участвовала в олимпиаде по литературе. Мы должны были написать сочинение на тему «Мой любимый герой». Рекомендуемый список предпочтений включал молодого Ленина, мечтающего о большевистской партии, Павлика Морозова из 1930-х годов, который донес на своего отца во имя Родины, и Васька Трубачева, который тоже совершил нечто исключительно положительное. Мой выбор мушкетера д’Артаньяна стоил мне диплома. Я получила похвальную грамоту и тихий выговор за выбор иностранного героя.

Был ли д’Артаньян с его тонкими черными усиками учтивым волком в мушкетерском наряде? Даже мой папа начал беспокоиться по поводу моей страсти к д’Артаньяну и, подбадриваемый моей мамой, решил поговорить со мной, чтобы отвратить меня от этого смуглого привлекательного и рискового господина, который в любом случае оставался для меня эмоционально и психологически недоступным. «Ты знала, что д’Артаньян никогда не чистил зубы? – спросил папа тоном заговорщика. – Наверняка от него воняло. Видела ли ты хоть одно упоминание в книге о том, что он чистит зубы?»

Он был прав. В книге об этом ничего не сообщалось. Я была потрясена. Запах кислого дыхания д’Артаньяна преследовал меня ночью. Эта история полностью разрушила мою веру в высокого смуглого и очаровательного мужчину из Прошлого. Помню, что, когда я приехала в Америку, нас при прохождении адаптационной программы для иммигрантов в первую очередь обучали регулярно чистить зубы, пользоваться дезодорантом и контрацептивами. Молва о плохих зубах советских людей дошла до Запада. Мы должны были подогнать нашу гигиену ротовой полости под стандарты Нового Света. После тридцати лет жизни в Америке я могу подтвердить, что у местных дыхание более свежее, чем у тех, кто прибыл из Старого Света, но я все еще скучаю по моему благородному смелому герою и другу мушкетеру. Не потеряли ли вы зубную нить?

Однажды я повстречала д’Артаньяна в Ленинграде. Это произошло в полупустом троллейбусе № 1, на котором я обычно ездила домой из школы. Мне было десять или одиннадцать лет. Он стоял за моим сиденьем и наклонялся надо мной, когда троллейбус проезжал по ухабам. Моему д’Артаньяну было слегка за двадцать, он был брюнетом с добрыми черными глазами. Он был похож на члена папиного киноклуба, а еще больше на одного из героев второсортных итальянских фильмов, которые они в этом клубе показывали. Я читала диалоги в учебнике английского. Он пытался заговорить со мной, но я не отвечала. Меня учили не разговаривать с незнакомцами. Когда он увидел, что я читаю английские диалоги, то спросил меня по-английски: «What is your name?» – «My name is Sveta», – ответила я как прилежная ученица. Так у нас завязалась светская беседа, уже по-русски. А потом он спросил, куда я еду и где живу. Я была не в диком лесу, а в общественном транспорте, у меня не было с собой тыквенного пирога для моей бабушки, я лишь возвращалась домой в пустую квартиру, в темный проходной двор. Он вышел из троллейбуса вместе со мной. Какое-то время мы шли молча. Он спросил: «Можно я пойду с тобой и помогу тебе сделать уроки?» – «Нет, спасибо. Мама не разрешает мне разговаривать с незнакомыми». Я задержалась на троллейбусной остановке, потому что я уже знала, что хороший шпион должен заметать следы и запутывать дороги. Незнакомец не настаивал. Он выглядел грустным, у него были темные печальные глаза. «Пока», – сказал он и медленно пошел в сторону здания Первого медицинского института, который находится совсем близко. Не знаю, была ли это случайная доброта или случайная педофилия. Испугалась я уже потом.

«Почему ты вообще стала с ним разговаривать? – спросила мама. – Разве я не говорила тебе, что нельзя разговаривать с чужими?» – «Но он был похож на кого-то из киноклуба», – сказала я. Существует два подхода к страху. Американский: не надо бояться ничего, кроме самого страха. Встречай страх лицом к лицу, как два ковбоя в честной схватке; пара сломанных ребер, и за тебя выпьют в таверне.

В России не говорят о страхе. Не выбегают на сцену с криком: «Волк!» Здесь поворачиваются к страху спиной, опрометчиво или осторожно, в зависимости от ситуации. В своей автобиографической повести «Египетская марка» поэт Осип Мандельштам написал то, что противоречит обеим традициям. «С ним (страхом) мне не страшно». Пойми причину страха, отдались от него, структурируй его. Представь, что страх – это кибитка кочевника, и протащи его через свою историю. «Страх берет меня за руку и ведет, – пишет Мандельштам в конце своего повествования. – Какое наслаждение для повествователя от третьего лица перейти к первому!»

Литература была одновременно как источником страха, так и спасением от него. С одной стороны, она отвлекала нас от реальности, с другой – открывала альтернативный путь в жизни. В отличие от идеологии, она учила нас воспринимать подтекст и двойной смысл, исследовать мир возможностей и неожиданностей, пересекать границы других времен и пространств, что, несомненно, нас обогащало.

Подростком я уже не играла одна. Моим боевым товарищем в юные годы была моя лучшая подруга Наташа – Кыча. Мы были как два мушкетера: один за всех