Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

меча, теплый жилет на меху и дорожный берет («легкая шляпа»), который мы привыкли наблюдать на условном портрете Леонардо еще со времен Вазари. Именно таким флорентийцы видят соотечественника, наконец вернувшегося в город, как возвращаются из долгого странствия усталые паломники[597].

Из всех пунктов списка нас больше всего интересуют два имени, и каждое из них связано со словом «книга»: «книга Мазо / книга Джованни Бенчи». Впрочем, обратиться к старым друзьям Бенчи, членам семьи Джиневры, – шаг вполне естественный. Ситуация ведь и в самом деле непростая: Синьория с большим подозрением поглядывает на главного инженера Валентино, того самого, что, вероятно, помогал Вителлоццо Вителли и Пьеро де Медичи взбунтовать Вальдикьяну.

К тому же сервиты из монастыря Сантиссима-Аннунциата, удивленные внезапным отъездом Леонардо прямо в процессе работы над главным алтарем, не теряли времени даром: фра Дзаккария снова вызвал Филиппино Липпи, поручив ему алтарный образ «Успения». Вероятно, именно к этому эпизоду отсылают и стихи флорентийского поэта Уголино Верино: прославляя Филиппино как нового Апеллеса, он в то же время называет Леонардо новым Протогеном, античным художником, чья невероятная медлительность вошла в пословицу. Безусловно, талантом Леонардо превосходит всех прочих живописцев, древних и современных, однако, похоже, он не в силах оторвать правую руку от доски, которую расписывает, и потому за долгие годы работы едва успевает закончить единственную картину[598]. Пойдя на поводу у слухов, распускаемых современниками-флорентийцами, Верино использует здесь избитое античное выражение, но если бы он чуть внимательнее взглянул на Леонардо за работой, то непременно заметил бы, что кисть тот держит не в правой, а в левой руке.

В 1502 году, спешно покидая Флоренцию, Леонардо ехал налегке – вероятно, оставив все свои вещи, книги, картоны и инструменты в мастерской. И теперь, вернувшись, он опасается скорого выселения, ведь монахи вряд ли станут оплачивать его дальнейшие расходы. Тем не менее он упоминает несколько дорогих сердцу ценных предметов, которые необходимо вызволить и, возможно, заложить: «Шахматы / солонки / перечницы / шкатулки / старинные вазочки / ожерелья / светильники / подсвечники / ларчики / столики, инкрустированные яшмой»[599].

Несмотря на нестабильный доход, Леонардо по-прежнему безудержно сорит деньгами. Он не может отказать себе в удовольствии вкусно поесть: Салаи отмечает покупку вина, хлеба, яиц и четырех угрей, однако сам маэстро вписывает пряники и бирикокколи, сочные и очень дорогие гибриды абрикоса и сливы. И это не считая прочих расходов по возвращении: целых 42 сольди, выданных Салаи; застрявших на таможне сундуков; материалов для работы (карандаши, бумага, нитки), одежды и аксессуаров (пара туфель, бархат и сукно, заточка меча и кинжала); трат на поддержание огня в камине (дрова и уголь) или уход за собой (цирюльник). А в конце списка – еще две загадочные строчки: «Уплачено за кре[c]тик 20 сольди / за предсказание судьбы 6 сольди». То есть инженер, ученый, исследующий тайны природы, вдумчивый читатель Архимеда и Евклида тратит 20 сольди на распятие, которое можно повесить в спальне, и 6 сольди на то, чтобы какая-нибудь цыганка предсказала ему будущее, что кажется сейчас таким мрачным[600].

Оставшись без работы и без жалованья, за время скитаний между Марке, Романьей, Сиеной и Римом Леонардо успел изрядно опустошить кошелек и теперь вынужден занимать даже у Салаи. А ученик, чтобы не забыть, научился эти долги записывать: ведь чего не запишешь, то и не существует. Так возникает короткая заметка неровным почерком, в брызгах чернил: «В понидельник, день 13 февраля, одолжил я 7 лир Лионардо на расх[оды] / и в пятнецу 7 лир в 1502 году». Позже Леонардо ее вымарывает и добавляет (в общепринятом начертании) пару строк – doléance[601] на то, что ему заплатили слишком мало, если заплатили вообще: «Со времени отъезда у меня ничего не было, кроме этой мелочи / со времени отъезда»[602].

4 марта, едва успев вернуться во Флоренцию, художник мчится в больницу Санта-Мария-Нуова, где снимает со счета еще 50 больших флоринов – остается всего 450[603]. На следующий день он делает в записной книжке соответствующую пометку (правда, называя флорины «дукатами») и отдает пять Салаи в счет уплаты долга: «В субботу, день 5 марта / забрал из Санкта Мария Нова / 50 золотых дукатов, осталось / 450, из коих 5 / я отдал в тот же день Салаи / который их мне одолжил».

На том же листе, среди теоретических выкладок о течении воды и полете птиц, появляется набросок письма, в котором Леонардо просит гонфалоньера, то есть Содерини, аннулировать его старый долг (по договору с Синьорией 1478 года?) и распорядиться, чтобы нотариус выписал квитанцию о зачете платежа в обмен на готовность маэстро выполнить неуказанное «строительное» задание: «Если гонфалоньер вычеркнет меня из книги и тем вечером внесет запись о полученных деньгах, я буду строить свободно». На обороте повторяется та же дата, на сей раз с указанием места и года: «У Африко 5 марта 1503 года»[604].

Таким образом, мы переносимся на берега Аффрико, незначительного притока Арно, чье устье расположено к востоку от Флоренции, неподалеку от Ровеццано. Возможно, Леонардо понемногу начинает задумываться, не может ли он чем-то помочь своему городу. В Ровеццано есть несколько мельниц и сукновальных машин, есть паромная переправа; кроме того, изучив возможности регулирования уровня воды выше по течению Арно, можно в будущем избежать катастрофических наводнений.

Момент для него непростой. В Милане и при Борджиа Леонардо привык к элегантным нарядам, слугам, лошадям, к жизни на широкую ногу, которую желал бы по-прежнему вести и во Флоренции. Однако у сограждан, умеющих считать деньги и видеть самую суть вещей, он оставляет далеко не лучшее впечатление: в нем видят бестолкового и ненадежного бродягу (что впоследствии отразит в его биографии и Вазари).

8 апреля Леонардо одалживает миниатюристу Аттаванте ди Габриэлло 4 золотых дуката, переданных через Салаи лично в руки и подлежащих возврату через 40 дней. В тот же день он возвращает 3 дуката ученику, чтобы тот мог заказать себе «пару розовых чулок с отделкой», и остается должен еще 9, в то время как сам Салаи задолжал мастеру 20 дукатов: 17 были даны ему в Милане и 3 – в Венеции[605].

На листе из Атлантического кодекса художник помечает: «Запиши деньги, которые взял у Салаи»[606]. Эта непонятная игра взаимозачетов всегда оканчивается в пользу ученика. Леонардо ведет себя по отношению к нему как снисходительный отец, при помощи подарков и потакания капризам сына желающий сохранить над ним видимость власти. Степень близости этих отношений отражают две короткие строчки, написанные рукой Салаи: «Салаи. Лионардовичи / Лионардодавичи»[607]. В другой короткой заметке ученик будто бы обещает помириться с учителем после одной из их многочисленных ссор: «Салаи, я хочу отдохнуть, так что никаких