Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

потом реабилитировали». — «Перегибы, но бдительность нужна». Много раз я пыталась обсуждать с ней сталинизм, но ответ был один: «Были отдельные проблемы». Кстати, Евгения Гинзбург, сама сидевшая в лагерях, считала «перегибы» виной Сталина, а не системы. И так же к ним относился свидетель Снегов.

Для усиления эффекта свидетельств о «перегибах» 1 февраля на разговор с Президиумом Хрущев вызвал из тюрьмы Бориса Родоса, бывшего следователя по особым делам НКВД. Начавший службу в эпоху Ежова и достигший расцвета карьеры при Берии, Родос лично пытал режиссера Всеволода Мейерхольда и писателя Исаака Бабеля, да и самого Ежова. Он отвечал за разоблачение Косиора и Постышева и уничтожил многих делегатов XVII съезда.

Как же Родосу удалось их «разоблачить», поинтересовался Хрущев. Тот ответил, что ему сказали «сверху», что они виноваты, и они стали виноваты. Сталин устранял неугодных ему людей руками чекистов. После такого признания Хрущеву было нетрудно заручиться согласием Президиума на расследование «военных процессов» 1937 года. Тогда же Руденко получил указание заняться делом маршала Михаила Тухачевского, командармов Иеронима Уборевича, Ионы Якира и других.

Даже закаленным в борьбе с врагами кремлевцам было не по себе от страшных деталей произвола судебной системы своей страны. Но они по-прежнему сомневались, нужно ли все это говорить открыто всем гражданам СССР.

Член комиссии Аристов спросил с болью: «Товарищ Хрущев, хватит ли у нас мужества сказать правду?»[408]

Молотов, как всегда, возражал: «Сталина как великого руководителя надо признать… продолжателем дела Ленина».

Каганович соглашался: «Многое пересмотреть можно, но 30 лет Сталин стоял во главе».

Микоян прервал Молотова: «Нельзя в докладе сказать, что Сталин — продолжатель дела Ленина».

Напирал и Булганин: «Партии нужно сказать всю правду», иначе руководство будет выглядеть дураком. «Состав ЦК XVII съезда ликвидировал», значит, не может быть «великим продолжателем», настаивал он.

Суслов поддакивал: «За несколько месяцев мы узнали ужасные вещи».

Маленков в общем согласился, но сказал неопределенно, что надо «правильно посмотреть на факты».

Ворошилов был против публичного обсуждения: «Партия должна знать правду, но преподнести ее надо, как жизнью диктуется. Тот период диктовался обстоятельствами. Но страну мы вели по пути Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Мерзости было много, правильно говорите, товарищ Хрущев. И доля Сталина в этом была, была… Но надо подумать, чтобы с водой не выплеснуть ребенка».

Молотов не сдавался: «Правду восстановить надо. Но ведь правда и то, что под руководством Сталина победил социализм. И неправильности были, и позорные дела тоже — факт. Все надо соразмерить. Поэтому вряд ли успеем перед съездом сказать».

Хрущев подвел итог: если и не удастся на съезде разоблачить массовый террор, сказать о Сталине надо; по его настоянию в 1934 году был принят декрет о борьбе с террором, а лимиты на аресты в 1937-м утверждались им лично. «Сталин преданный делу социализма. Но вел это дело варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все святое стер, что есть в человеке. Все своим капризам подчинял».

В эти дни Секретариат ЦК рассмотрел вопрос о гостевых билетах для «группы коммунистов, которые были в прошлом неправильно исключены из партии и ныне восстановлены в рядах КПСС»[409], но только пять человек из «репрессированного» списка в конце концов пригласили на некоторые заседания. Не все решения, принимаемые наверху, поддерживались средним, и во многом еще сталинским, звеном бюрократии.

Между тем 3 января уже реабилитированная Евгения Гинзбург следила из Львова за событиями в Москве. В тот день «Правда» опубликовала указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Социалистического Труда Ворошилову в честь его 75-летия. Маршала назвали «верным учеником великого Ленина», но Сталина не упомянули. «Грядут дальнейшие перемены», — подумала она.

И они действительно грянули: 6 февраля еще одна комиссия ЦК, возглавленная прокурором Руденко, представила в Центральный комитет записку об отмене указа Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1948 года «О направлении особо опасных государственных преступников по отбытии ими срока наказания в ссылку на поселение в отдаленные местности СССР»[410]. Документ рекомендовал отменить ссылки и вернуть к семьям (правда, под надзор МВД) украинских, литовских, латвийских, эстонских и других националистов, а «всех остальных лиц, находящихся в ссылке на поселении, от дальнейшего нахождения в ссылке освободить». Это открывало путь к возвращению домой и другим переселенным народам, путь, правда, небыстрый.

На заседании Президиума 9 февраля Поспелов целиком зачитал доклад «по установлению причин массовых репрессий против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на ХVII съезде партии». К тому времени, после встреч со Снеговым и Шатуновской, после полученной от комиссии чудовищной информации, Хрущев уже не сомневался, что на съезде придется каяться[411].

В докладе говорилось, что с 1935 по 1940 год было арестовано 1 980 635 человек, из которых 688 503 были казнены; приведены мрачные подробности о расправе с ЦК, избранным на «Съезде победителей». В частности, во время расследования дела Постышева один следователь безуспешно жаловался Ежову на нарушение судебных процедур — все материалы о предполагаемом шпионаже подследственного были написаны без его ведома. Роль Сталина в этом деле и в применении пыток против Косиора не подлежала сомнению. А арест Постышева объяснялся тем, что он сомневался в троцкизме знакомых коммунистов.

Указ Президиума Верховного Совета СССР «О снятии ограничений в правовом положении с немцев и членов их семей, находящихся на спецпоселении»

13 декабря 1955

[ГA РФ. Ф. 7523. Оп. 72. Д. 576. Л. 79]

Сегодня историки оспаривают эту версию. Олег Хлевнюк настаивает, что Постышев совсем не был ангелом, «однако… его расстреляли. Поэтому при Хрущеве слепили легенду о том, что он якобы вступил в конфликт со Сталиным, противостоял репрессиям… В речь Хрущева на XX съезде партии даже попал фрагмент о том, что на пленуме ЦК в 1937 году Постышев выражал сомнения в виновности одного из арестованных своих сотрудников: „Я этому не верю… Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом в 1934 году пойти к троцкистам…“ Правда, потом, когда открылись архивы и стали доступны стенограммы пленумов, выяснилось, что цитата была усечена. На самом деле Постышев продолжил фразу так: „Странно это. Какой-то у него червь был все время. Когда этот червь у него появился — в 1926 ли году, в 1930-м, это трудно сказать, но, очевидно, червь какой-то был, который какую-то работу проделал для того, чтобы он попал в стан врагов“»[412].

Вожди выбирали нужных им героев для оправдания, но, если смотреть на